Сталинградский гусь - Валерий Дмитриевич Поволяев

каждого солдата возникала, теплилась упрямо, не пропадая ни на секунду, смутная надежда, что былое больше не повторится – войны не будет, никогда не будет… Война никому не нужна.

Через шесть суток гвардии ефрейтор Максимов Максим Максимович благополучно добрался до ворот своего дома и распахнул их, как ворота в жизнь сельскую, которую он совсем забыл и которую придется начинать снова.

Пыльная дорога в Пакистан

Никогда не думал Игорь Гужаев, что в разгар военных действий в Афганистане ему придется сменить сержантскую форму-песчанку на гражданский, пропахший бензином и автолом комбинезон с двумя лямками вперехлест, как у детсадовцев, и стать водителем в конторе сугубо гражданской, под названием Афсотр.

Расшифровка у Афсотра была простая, как появление пыли на дороге: «Афгано-советский транспорт», а если расшифровать даже то, что не попало в название, осталось в чистом поле, на воздухе, то надо будет добавить солидное слово «предприятие». Афсотр был большим транспортным предприятием.

Огромный, утоптанный до каменной твердости двор Афсотра был обнесен высоким, с неровным иззубренным верхом забором, по двум углам которого, чтобы было хоть чем-то защититься от недалеких гор, по которым бродили душманы с гранатометами, выискивавшие, куда бы послать заряд, стояли две укрепленные вышки. Душманы были очень довольны, если граната попадала во двор Афсотра, ржали весело, как захмелевшие лошади, если на месте цели вспухал рыжий столб огня.

За любое попадание, – даже в корову, запряженную в телегу, они получали вознаграждение, все у них было расписано, за каждую срубленную голову «душки» имели гонорар, за каждую единицу техники – также… Получали за вертолеты, за танки, за грузовики, – за все, словом, на все имелась своя расписанная и утвержденная за океаном такса, за головы особенно высокая: за полковника одна сумма, за старшего сержанта другая, меньше, конечно, полковничьей, но тоже очень неплохая.

Гонорар выдавали не в долларах, а в «афонях», так находившиеся в Кабуле русские называли афгани – государственную валюту Афганистана…

Первое, на что Игорь обратил внимание во дворе, был грузовик МАЗ с длинным кузовом, в кузове стоял второй МАЗ, весь издырявленный, с обожженной до черной окалины дверью кабины, за которой сидел водитель. Машину привезли ночью и пока еще не успели загнать в ремонтный цех, вот она и темнела скорбно в кузове, похожая на памятник, хотя памятник погибшим водителям в Афсотре имелся.

А погибших на предприятии было много, даже чересчур много, – как в большой воинской части – двести с лишним человек, машин погибло более шестисот, так что место, куда положить цветы, в автомобильном дворе имелось, причем надо заметить, что цветы у памятника никогда не переводились, лежали яркой россыпью всегда, в любое время суток. Даже зимой, когда было не до цветов, вдовы погибших приносили к памятнику цветы бумажные, которые, как считали они, были лучше живых.

Памятник состоял из высокой плоской плиты, на фоне которой две сильные, с натруженными жилами руки держали урну с прахом, а внизу, под урной, была расположена могила, в которой покоились погибшие.

Грузовики Афсотра мотались по всему Афганистану, регулярно появлялись и в местах, где шли бои, а спасающиеся люди прятались в кяризах, в горах, в земляных щелях, – не было в стране дорог, по которым не ходили бы машины Афсотра и которые не были бы политы кровью водителей этой конторы.

Очень часто афсотровские машины бывали в Пакистане, в местах, где находятся лагеря душманов, из которых прямо через границу в Афганистан отправляется густой поток любителей заработать легкие деньги, – в основном людей молодых, голодных до долларов, готовых свернуть голову кому угодно, лишь бы в кармане оказалась тощая пачечка зелени, перетянутая банковской резинкой…

Другой возможности заработать деньги в Афганистане не было… Точнее, почти не было. Но работать в таких конторах, как Афсотр, опасно, даже опаснее, чем служить в армии, в воюющей части, – продырявить могут в любую секунду.

Душманы обладали способностью внезапно появляться на любой дороге, даже глухой, непроезжей, с одной только целью – ограбить машину, водителя убить, груз раскидать по кишлакам – естественно, взяв за это деньги, либо вообще перебросить в Пакистан и распорядиться им по-купечески. Денег, конечно, будет в несколько раз больше, а это всегда очень греет корявые душманские души. Тьфу!

Был одет Игорь в старый выгоревший синий комбинезон, под мышкой держал куртку, сшитую из плотной палаточной ткани, также выгоревшей, которую стачал по заказу приятель Игоря, большой мастер по портновской части, в прошлом – механик цеха Московской швейной фабрики № 3 Валера Куманев. Он вообще умел хорошо шить – и туристские штаны, и кепки с куртками, и шорты, и прочее, – мастерство, полученное Валерой на гражданке, пригодилось и в армии.

В Афсотре Игоря Гужаева встретил местный профсоюзный начальник Джангул, очень похожий на много испытавшего в своей жизни кавказца, – с седой, коротко остриженной головой и руками, украшенными мелкими белыми шрамами. Явно остались от порезов стеклянными осколками.

Увидев, что гость с интересом смотрит на его руки, Джангул пояснил:

– Пару раз мне пришлось выбираться из горящей машины… Стекла кулаками разбивал. Царапины вроде бы небольшие были, слабые, а следы остались приметные.

Все было понятно, Игорь и сам бывал в подобных передрягах, следов только нет, а так через эти медные трубы он тоже прошел… Или какие там еще трубы бывают? Чугунные? Керамические, как в Древнем Риме?

Он кивнул понимающе и достал из кармана сложенный вчетверо листок бумаги, протянул Джангулу:

– Вот.

Бумага была напечатана на машинке с русским шрифтом; Джангул, который учился в Москве на полугодичных профсоюзных курсах, язык русский знал, даже читал две книги Пушкина, о чем с гордостью заявил гостю.

Тот одобрительно наклонил голову.

– Не веришь? – по лбу Джангула бодро расползлись вертикальные морщинки. – Я даже «Евгения Онегина» прочитал. Целиком. С первой страницы до последней.

– Верю, верю! – Игорь поднял обе руки. Жест был забавным. – Честному человеку нельзя не верить.

– То-то же! – Джангул засмеялся. Смех у него был сиплый, с трещинками, прерывистый. У многих водителей бывает такой смех, – это от простуды, когда ветер влетает в окно, обволакивает спину, пробивает насквозь глотку и обязательно находит в кабине какую-нибудь щель, чтобы благополучно выскочить наружу.

Он развернул бумагу, потом свернул и отдал Игорю.

– Я в курсе. Меня уже предупредили. Только случайно не прихвати эту бумагу с собою в рейс.

– Да вы чего? Я ее съем, – с серьезным видом заявил Игорь.

Джангул улыбнулся ослепительно и одновременно жестко, похлопал себя по карманам, достал пачку дешевых, плохо оформленных, с непропечатанным изображением сигарет.

Выбил одну сигарету, сунул ее в губы, из нагрудного кармашка извлек зажигалку-самоделку, подпалил… Из пачки выколотил еще одну сигарету, предложил Игорю. Тот отрицательно качнул головой.

– Не курю.

Джангул улыбнулся одобрительно, улыбка у него была открытой, очень хорошей, лицо освещала изнутри, делала его каким-то особенным, запоминающимся, на него нельзя было не обратить внимание,