Выжить вопреки - Игорь Викторович Поляков

могу себе представить, как бы я с ним это делала. – Инна еще помолчала и, словно разговаривала сама с собой, продолжила:

-Как-то все сразу было неправильно с ним, словно я сама себе внушила, что он мне нравится, а мне он и не нравился. Просто симпатичный парень, а так, по жизни, - урод.

-Да, действительно, как-то все неправильно, для меня онанизм не выход, человеческого тепла хочется рядом, чтоб не только о трахе думал, а чтоб обо мне заботился, чтоб любил, - задумчиво сказала Лена, словно тоже говорила для себя. - А вот бросить - это хорошая мысль, давно назревшая.

Лена откинула голову назад, прищурившись солнцу. Затем, допив пиво из своей бутылки, встала со скамьи, и, подобрав Сашину бутылку, бросила их в урну.

-Ладно, давай оставим это. У тебя какие сейчас планы?

-Домой. Мама ждет с праздничным ужином по поводу окончания сессии, - Инна улыбнулась, вспомнив о маме, - пошли, я тебя до остановки провожу.

Они шли по липовой аллее, протянувшейся практически через весь центр города, любуясь отреставрированными архитектурными памятниками и новыми домами, глядя на группирующуюся молодежь на лавочках, весело проводящих время. Город, где они родились и выросли, с которым связаны все воспоминания их жизни, где им было хорошо. Не замечая этой привычной ситуации и не думая о будущем.

Дома Инну ждал красиво сервированный стол и мама Аня. Сколько себя помнила, она всегда так называла маму, которая, по сути, была её единственной подругой. Отца у неё не было, спрашивать о нем она перестала лет с десяти, так как слышала стандартный ответ - а нужен ли он нам, и разве нам не хорошо вдвоем? У мамы Ани для неё всегда было время. Выслушав её, она при необходимости давала совет (не всегда полезный, довольно часто ненужный, но хорошо хоть не учила жить) или высказывала свое мнение, к которому Инна иногда прислушивалась.

Вот и сейчас, расслабившись от домашней еды и выпитого вина, Инна рассказала о том, как она пыталась соблазнить Ника (вообще-то его звали Николай, но он считал, что это не круто, что его полное имя какое-то провинциально-убогое, словно город в котором он сейчас жил не был провинцией России).

-Инна, - укоризненно сказала мама Аня, - не должна приличная девушка так бесцеремонно предлагать себя, это нескромно.

-Мама, мне уже девятнадцать лет, а я еще ни разу ни с кем не целовалась!

-Еще только девятнадцать, - сказала, снисходительно улыбаясь, мама Аня и, протянув руку к пульту, оживила плазменную панель на стене. Она всегда смотрела новости, предпочитаякруглосуточный Российский Новостной Канал (вдруг в мире случится что-то важное и интересное, а я не знаю). Включила вовремя - диктор рассказывал о землетрясении на западном побережье Американского континента. На экране была карта с Лос-Анджелесом в центре, из которого расходились концентрические круги. Затем справа выступал ученый-эксперт, поясняя возможные причины происходящего и объясняя возможные последствия, а слева пошли кадры воздушной съемки местности.

Смежив веки и лежа на коленях у матери, Инна даже не пыталась слушать, - в последние годы в мире постоянно происходили различные природные катаклизмы, которое воспринимались с привычным равнодушием спокойной жизни. Всего лишь очередное землетрясение где-то далеко, - ужасно, грустно, но меня не касается.

И под бубнящий голос диктора она уснула.

Длинный коридор, окрашенный наполовину в ядовито-желтый цвет, наполовину побеленный, заканчивался окном с серым от грязи стеклом. Двери по обе стороны коридора без ручек, замочных скважин и номеров. Они загадочны своей девственной чистотой, их очень хочется открыть, как любую никогда не закрывающуюся дверь. Она видит свою руку, - бледные дрожащие пальцы тянутся к гладкой поверхности и толкают дверь, которая открывается бесшумно, словно ждет, что её откроют.

Молодая женщина балансирует на краю табуретки, на шее петля, в глазах тоска и обреченность. Она узнала её и, беззвучно открывая рот, кричит, но табурет падает в сторону. Из хрипящего рта вываливается язык, - багровый, отекший, изрезанный глубокими извилинами. Вытаращенные, лезущие из орбит, бессмысленные глаза. Безвольно висящие вдоль тела руки.

Она бросается к телу в попытке спасти, в стремлении освободить вовремя из петли, но, поскользнувшись на чем-то мокром, повисает на теле, своей тяжестью затягивая петлю. Руки скользят по голым мокрым ногам, и она шлепается на пол, запачканный густой красной жидкостью. Давно свернувшаяся кровь застыла на ногах трупа, на дощатом полу, на стенах.

Кровь везде, как обязательный атрибут смерти.

Как прекрасный символ завершения бытия.

Она зовет на помощь, кричит, не слыша себя. С трудом поднявшись на ноги, выскакивает из этой страшной комнаты и толкает дверь напротив, оставляя на двери цветы смерти - красные отпечатки своих ладоней.

Лучше бы она осталась там, где была.

Ник, держа обеими руками, как дубинку, свой пенис, - неестественно большой с ярко-красной отливающей легкой синевой обнаженной головкой, - двинулся к ней. Не в силах пошевелиться, предчувствуя ужас того, что может пережить, она выставляет вперед руки в бесполезной попытке защитить себя. Капля свернувшейся крови, слетев с её руки, попадает на блестящую поверхность эрегированного органа и, как волны расходятся от упавшего в воду камня, так и от этой капли по лаковой поверхности пошли круги гниения и разложения. Распад ткани завораживал:куски плоти отваливались так быстро, и так неумолимо, что она не замечала реакцию Ника на это. Она не смотрела на него с самого начала, потому что невозможно было оторвать взгляд от неестественно быстрого и прекрасного процесса.