Фея белой магии - Анна Ольховская

– Анюта, прекрати запугивать моего мужа. – А вот и она, на руках у тети удобно устроилась накупанная Ника, следом марширует так же до скрипа отмытая парочка – Денька и Лелька.

– А еще она обзывала меня обалдуем и оболтусом! – Вот же ябеда.

– И желтым земляным червяком, – проворчала я, остаточно погромыхивая и посверкивая молниями.

– Да? Вот этого я не слышал!

– Не волнуйся, дорогой, тетя шутит, у тети, несмотря на преклонный возраст, довольно хорошая память. Это из старого, советского еще, мультика про Маугли. – Таньский подошла ко мне поближе и с сомнением покачала головой: – Мда, боюсь, что тебе, Никусь, придется и дальше пожить у нас, мамуля твоя совсем плоха сегодня. И ладно бы причина была серьезная, так нет же! Алешенька, видите ли, уехал и целых сорок минут не звонил!

– Не сорок минут, а уже почти три часа.

– Так позвони сама!

– Пробовала – вне зоны действия сети.

– Значит, твой разлюбезный забыл телефон на зарядку вовремя поставить, вот трубка и отключилась. – Подруга легонько дунула Нике в ухо.

Малышка хихикнула и поежилась:

– Не надо, теткаТа, щекотно! Пусти меня, я к маме хочу!

– Ты уверена? Мамуля твоя вон какая злющая прибежала, бедного дядю Хали загнала под плинтус…

– Где плинтус? – оживился Денька, подбегая к отцу. – Папа, куда тебя тетьАнь загнала, покажи!

– Ох, сын! – Смотрите на него, просто артист погорелого театра, вон даже голос дрожит. Для завершения облика униженного и оскорбленного надо еще слезу пустить. – К сожалению, я не могу сейчас показать тебе то место, куда отправила меня эта жестокая женщина, ты еще слишком мал! Но поверь, там, в этом месте, темно, тесно и очень плохо пахнет.

– Плинтус плохо пахнет? – удивилась Лелька, присев на корточки перед названным предметом отделки. – А почему? На него кто-то написал?

– Вот! – завопил Хали, патетически тыча в потолок указательным пальцем. – Моя мудрая дочь догадалась сама, куда загнала тетка ее несчастного папочку!

– Так что, теть Ань на тебя…

– Лейла, не говори ерунды, – едва сдерживая улыбку, строго сказала Таньский. – Достаточно того, что твой папа этим занимается. Ты вообще соображаешь, солнце мое, что говоришь? – Это уже стрела в сторону Хали.

– Да! – не могла не вклиниться я. – Как ты себе это представляешь?

– Что именно? – окончательно запутался глава клана Салимов.

– Картину, почти нарисованную Лелькой. Нет, в принципе ничего неосуществимого нет, но для этого надо, чтобы ты, Хали…

– Анюта, по-моему, кто-то буквально пятнадцать минут назад обвинял мужчин в затянувшемся детстве? – Таньский поставила Нику на пол и подбоченилась – в смысле бока подперла сжатыми кулаками. Угрожающе, между прочим, сжатыми.

– Да, и могу повторить…

– Не надо. Врачу, исцелися сам!

– Боже, как пафосно-то. А ты это к чему? К дождю, что ли?

– Объясняю для малообразованных – на себя посмотри, подружка.

– А что? – Я придирчиво рассмотрела свое отражение в зеркале. – Слегка опухла со сна, конечно, но в целом неплохо.

– Мама, а когда мы кушать пойдем? – Денька, как, впрочем, и его отец, окончательно потерял нить разговора, и если папашка еще предпринимал попытки уцепить когтистой лапой нить с бантиком разговора, то мальчишке стало скучно.

И он напомнил страдающим словесной диареей взрослым, что пора бы и накормить детей..

Обедать мы отправились в ресторан отеля, чтобы Лешка смог нас найти, когда вернется. К тому же кормят здесь, как я уже упоминала, просто превосходно.

Накупавшиеся и зверски проголодавшиеся дети с аппетитом уплетали вкусности, Хали с Таньским тоже отдавали еде должное, а вот я еде ничего отдать не могла. Кусок в горло не лез, в голове прочно поселились обрывки дурацкого сна, и выгнать их не получалось никак. И какая еда при таком антураже?

– Ания, ты почему ничего не ешь? – Хали озабоченно посмотрел на меня. – И бледная вон какая! Может, заболела?

– Нет, я…

– Папс! – Радостный Никин вопль звонким молоточком разбил комок страха, застрявший в горле.

Я стремительно оглянулась. Слава богу, ты вернулся!

Обзор сквозь стеклянные стены ресторана был прекрасный, причем во всех смыслах прекрасный. Во-первых, стекло могло смело номинироваться на премию «Отмытость года», ни одна муха не отваживалась осквернить засиживанием это великолепие. Впрочем, в Сан-Тропе обитали очень патриотичные мухи, они даже жужжали с французским прононсом. Во-вторых, картинка, демонстрируемая в данный момент ресторанным стеклом, была сама по себе прекрасной – по дорожке, ведущей ко входу в отель, стремительно шагал мсье Майоров собственной персоной.

Больше ничьей персоны он, к счастью, за собой не волок. Это было бы прекрасно, в-третьих. После недавнего кошмарчика любоваться на лоснящуюся физиономию риелтора мне совсем не хотелось. Ну никак. А вдруг его глаза действительно провалятся? Или вывалятся? Бр-р-р, гадость какая!

Аппетит, до этого пусть вяло, но шевеливший плавниками, после подкинутого гадко хихикающим воображением образа милейшего Паскаля судорожно вздрогнул и перевернулся брюхом вверх.

Поскольку наша дружная компания специально расположилась у окна, дабы не упустить явление Майорова народу, не заметить нас было невозможно.

Для любого другого, но не для моего мужа. Ну и семейка подобралась – один неадекватней другого! Марширует вон, сосредоточенный такой, серьезный, занятый, похоже, созерцанием внутреннего «я». Во всяком случае, отчаянно жестикулирующая и вопящая группа товарищей, слегка шокировавшая (в очередной раз) своим буйным поведением местный бомонд, не смогла оторвать Майорова от его «я».

Алексей стремительно вошел в холл отеля и направился в сторону лестницы, ведущей в наш номер. Пришлось отправить за ним Хали, как наиболее щадящий для слепого и глухого крота вариант. Если бы гонцом была я, без вызова полиции не обошлось бы.

А вот и наши мужчины.

– Ну, рассказывай, что ты там придумал в свое оправдание. – Я старательно не смотрела на вилку, вцепилась пока в салфетку, как наиболее безответный и безобидный предмет сервировки стола.

– Какое еще оправдание? – спокойно ответил свинский свин, усаживаясь за стол. – В чем, по-твоему, я должен оправдываться?

– Ни фига ж себе! – Салфетка превратилась в кучку невразумительных обрывков. – Ты когда уехал?

– В начале одиннадцатого. Гарсон!

Подбежал гибкий, как садовый шланг, официант, Майоров занялся заказом блюд, а я…

Я ничего не могла понять. За столом сидел он, мой муж, в этом мог усомниться только законченный параноик. Но в то же время – совершенно чужой человек.