P.S. Я тебя ненавижу - Лорен Коннолли

времени — теперь, когда я живу за тысячи километров от постоянных придирок Сесилии и Флоренс, — мне даже нравится моё лицо. Иногда волосы ложатся так, как я хочу. А ещё я чертовски мило выгляжу в свитере.

Что, впрочем, очень кстати, потому что большая часть моего гардероба — это свитера.

Но даже с этим я всё равно не на уровне Джереми.

И всё же мы встречались. Два года назад. Потом продолжили. Несколько месяцев. Я даже делала фотографии на память, просто чтобы убедиться.

Но самое ошеломляющее во всей этой ситуации? Осознание того, что он мне не нравится таким образом.

Как это вообще работает?

Джереми настолько красив, что я однажды мазалась солнцезащитным кремом перед встречей с ним. Если бы от человека можно было обгореть, то от него — определённо. И хуже того? У него ещё и характер потрясающий. Забавный, умный, добрый. Вообще, нечестно, что на свете существует такой человек.

Но однажды мы сидели у меня на диване, я посмотрела на его безупречное лицо и подумала: Всё, чего я хочу, — это продолжать наш марафон «Зачарованных» и больше никогда не спать с ним.

А ведь мы спали. Много раз. И это было… нормально.

Нет, это я виновата, что было просто нормально. Джереми слишком красив и слишком внимателен, чтобы секс с ним был просто нормальным. Есть люди, настолько привлекательные, что они даже не стараются в постели. Но Джереми… он всегда следил за тем, чтобы я кончила первой.

И всё же это было… нормально. Не полная волна удовольствия, а скорее приятное сокращение мышц.

Но я не разорвала всё. Потому что я любила Джереми, пусть и не была в него влюблена. И меня до смерти пугала мысль, что, если я признаюсь, что чувствую к нему только дружескую привязанность, он исчезнет из моей жизни.

Он как-то упоминал, что у него был парень до меня, но больше о нём не говорил. Полностью вычеркнул его из своей жизни. И я была уверена, что он сделает то же самое со мной, если я признаюсь в своих истинных чувствах.

Честность по отношению к нему начала вызывать у меня приступы астмы, когда я слишком глубоко об этом задумывалась.

А потом однажды Джереми появился у меня на пороге с моим любимым лавандовым латте и круассаном.

— Мы не занимались сексом месяц, — сказал он.

Я уставилась на него с открытым ртом.

— И мне нравится парень из 2F. — Он улыбнулся виновато, но в глазах читалась надежда. — Ты возненавидишь меня, если я попрошу быть не твоим парнем, а твоим лучшим другом? Хотя какое там попрошу — я настаиваю, потому что не хочу тебя терять, Мэдди Сандерсон.

Это было самое милое предложение дружбы в моей жизни. И впервые за несколько месяцев я смогла дышать.

— Я не могу поверить, что ты бросаешь меня раньше, чем я успела бросить тебя, — надутым голосом заявила я, как будто у меня бы хватило смелости закончить это самой. А потом я собрала для нас тарелку со всякими закусками, пока он рассказывал мне о 2F, а я старалась не нервничать из-за того, что новый человек в его жизни может вытеснить меня.

Но Джереми уверял, что понял, что мы с ним родственные души, в тот самый день, когда впервые зашёл в наш подъезд и услышал, как я ору: «Только не мой сыр!» — когда у меня порвался пакет с продуктами. Моя преданность молочным изделиям его окончательно покорила.

Иногда оказывается, что родственные души предназначены быть друзьями.

Теперь я не могу от него избавиться.

И это проблема, потому что Джереми слишком добрый, чтобы справляться с той яростью, что бурлит под гнетущей тяжестью моей скорби.

Джереми Хассэн подружился с тихой, весёлой интроверткой. А не с этой токсичной, оборонительной версией меня, вытекающей из незаживающей раны.

Но, возможно, я всё ещё способна на лёгкую болтовню. Что-то вроде того, что я швыряла в Дома, но без острых углов. Тогда я смогу убедить Джереми, что со мной всё в порядке, он уйдёт обратно вниз, а я смогу ещё пару недель пролежать на полу, размышляя о бренности бытия.

Его глаза мягко на меня смотрят.

— Мэдди, — вздыхает он.

— Ты здесь ради Бри, да? — Я слышу панику в своём голосе. Это не его обычный зашёл-тусоваться-и-найти-еду смех.

— Нет. — Джереми раскидывает длинные руки. — Я надел самый мешковатый свитер и пользуюсь одеколоном Карлайла. Я здесь, чтобы обнять тебя, Мэдди Сандерсон.

Я не любитель объятий. Никогда не была. Я предпочту безэмоциональные прикосновения врача во время ежегодного осмотра нежели спонтанное объятие друга. Я знаю, что это странно. Дело не в том, что прикосновения других людей вызывают у меня отвращение. Я обняла миссис Перри, потому что знала, что она любит объятия и использует их, чтобы сказать «привет». Я обняла Адама, чтобы защитить его от ярости его брата. Но для меня это не было утешением. У меня нет инстинктивного желания прижаться к кому-то. И когда мне приходится это делать, ощущение… пустое.

За исключением одного: свитеров.

Что-то в мягкости ткани, что прижимается к моей щеке, когда меня заключают в объятия закутанных в свитер рук, успокаивает. Но опять же, дело не в человеке, который носит свитер. Меня утешает само это оверсайзное объятие. Я шлюха по свитерам. Худи-ханжа.

И Джереми это знает. Знает, что это не он обнимает меня. Это его божественно пахнущая домашняя одежда. Возможно, мне действительно приносит утешение только идея одушевлённого одеяла.

— Ну давай же. Я офигенно пахну, — увещевает он, распахнув руки и входя в мою квартиру, лягнув дверь пяткой, чтобы та захлопнулась.

Я осторожно двигаюсь вперёд и позволяю себе утонуть в этом облаке мягкости.

И чёрт, Карлайл действительно разбирается в парфюме. Я зарываюсь носом в ткань на груди Джереми, глубоко вдыхаю и воображаю, что согретое одеяло само обернулось вокруг меня, превращаясь в персональную машину для объятий.

— Мы бы приехали. Ты знаешь это, да? — шепчет он в мои волосы, разрушая иллюзию.

От вины в груди всё сжимается. Я вздыхаю и отступаю. Он не препятствует, просто опускает руки.

— Вам не нужно было.

Я понятия не имею, что бы я сделала, если бы Джереми и моя лучшая подруга Тула приехали и начали меня утешать. Может, я бы сломалась и наконец-то заплакала. А может, просто наблюдала бы, как их лица хмурятся от обеспокоенной растерянности, пока я прячусь за сарказмом и не проливаю ни слезинки.

На тот момент я не понимала,