Кольцо принца Файсала - Бьярне Ройтер

Но жизнь течет по своим законам. Взять, например, его мать: разве она свободна, прислуживая, как рабыня, сеньору Лопесу? У нее есть лишь та одежда, что надета на ней, и лишь те украшения, что скрепляют ее прическу. В награду за свою работу она получает лишь ужин, который сама же и готовит. На ее ногах не видно кандалов, но они там есть. Ну а сеньор Лопес, он – свободный человек?

Да, он хозяин своей жизни. Он достиг того, о чем можно только мечтать, – свободы. И богатства. Пускай не очень большого, но достаточного, чтобы прокормить еще несколько человек – домашних рабов, которые выполняют за него всю работу и вычесывают ему вшей, пока сам он дни напролет сидит в своем кресле.

Том задумался. Хотя нет. Лопес был богатым человеком, но далеко не свободным. Его полнота и лень приковывали его к креслу не хуже кандалов.

Был ли свободным Рамон? По-видимому, да, но шрамы на его спине говорили обратное.

«Моя сестра, – подумал вдруг Том, – моя сестра свободна. Свободна, словно ветер. Она делает только то, что хочет. Когда ей удобно, она прислуживает сеньору Лопесу, готовит еду, убирается и накрывает на стол, но бывают дни, когда ничто не может удержать Теодору Долорес Васкес дома. Она убегает, и ей уже никто не указ».

«Черт бы побрал полукровок», – подумал Том и пробормотал, что ему нужно идти. Мать внимательно посмотрела на него и взяла за руку.

– Прежде чем ты уйдешь, – прошептала она, – знай: что бы ни произошло, что бы ты ни сделал, я помогу тебе. Я всегда гордилась тобой, и я хочу, чтобы ты это знал.

Том отнял руку.

– Зачем ты мне сейчас это говоришь? – спросил он.

Она серьезно взглянула на него:

– Потому что ты мой сын и я люблю тебя.

Том подошел к двери и замер, стоя спиной к матери.

– Самора – еретичка, – произнес он наконец, – ведьма.

Тишина.

Он повернул голову и посмотрел на мать.

– Ты знаешь, что она ведьма, – сказал он.

Мать села на постели, ее начал бить озноб. Том приблизился к ней.

– Есть доказательства, – добавил он.

– Если инквизиция решила, что Самора ведьма, значит, так оно и есть. – Держа заколку во рту, мать принялась собирать волосы в узел. – И если инквизиция просит моего сына найти ведьму, то у него нет другого выбора. И не надо слишком много об этом думать.

– Вовсе я не думаю, – угрюмо отозвался Том, – да и Рамон говорит, что мы должны быть благодарны инквизиции за то, что она избавляет нас от еретиков.

– Тогда просто иди и сделай то, что тебе велено.

Том раздраженно вздохнул и присел на краешек постели.

– Кто теперь будет помогать роженицам? – тихо спросил он.

– Тебя не должно это заботить. К тому же Саморы, может, уже и нет на Невисе.

– Что ты хочешь этим сказать?

Мать отвела глаза.

– Твоя сестра взяла лодку. Она отправилась на север.

– На север? Почему на север?

– Она думает, что Самора сейчас там.

Том уставился на постель Теодоры.

– Она решила пойти против отца Инноченте? – испуганно прошептал он.

Мать не ответила.

– Теодора Долорес Васкес решила пойти против инквизиции. Встать на пути отца Инноченте, папы римского и всей католической церкви. Она что, с ума сошла? Да, она сошла с ума.

Том внезапно хлопнул себя по лбу.

– Но что, если отец Инноченте узнает об этом?

– Он не узнает.

– Вот как? А как насчет меня? Как насчет того, что я должен сделать?

– Бог мой, Том, делай лишь то, о чем тебя попросили. Зачем все так усложнять?

– Мою сестру никто ни о чем не просил. Это я получил задание инквизиции, а Теодора теперь сделает все, чтобы помешать мне его выполнить. И ты даже не попыталась ее удержать.

– Если Тео взбредет что-то в голову, ее уже не удержишь.

Том из всех сил треснул кулаком по двери.

– Я найду эту старую каргу, – выкрикнул он, – и найду ее раньше Тео, это я тебе обещаю! Потому что я верю инквизиции. На нашем острове не будет еретиков.

Мать опустила голову и кивнула.

– Ты совершенно прав, – прошептала она.

* * *

Том искал уже двое суток. Он обошел весь остров, расспросил всех встречных и поперечных, но никто не желал ему помогать. В нескольких местах его оплевали и закидали камнями, когда услышали, что он ищет старуху с молочно-белым глазом. Те, кто подобрее, рассказывали ему, как обращались к Саморе со своими бедами и она всегда помогала им, чем могла.

Устав от бесплодных поисков, Том нашел в густом тропическом лесу пещеру, откуда море казалось лишь узкой полоской бирюзы.

Прямо над ним возвышался конус потухшего вулкана.

Если бы не крики обезьян, то мир был бы столь же тих и прекрасен, как в момент своего сотворения. Как в тот день, когда Том появился на свет и в первый раз увидел лицо своей матери. Тогда он был еще так мал, что не мог произнести ни единого слова. Он еще не умел думать и только слушал шум прибоя и песню, которую пела ему мать.

Берег и море, звезды и пальмы – все было по-прежнему, но сам Том стал другим. Его голова трещала от слов, свивавшихся в узловатые гирлянды мыслей, которые пригибали его к земле и не давали спокойно дышать. Будто гонимый охотниками зверь, он забился в самую глубокую пещеру на острове, словно в надежде, что здесь он снова станет маленьким и сможет взглянуть на мир глазами новорожденного.

Но он больше не был маленьким и невинным ребенком, и в звездах для него уже не было ничего таинственного – он смотрел на них лишь как на ориентиры, помогавшие находить дорогу домой, – и даже сам могучий океан не мог поведать ему что-то, чего бы он уже не знал.

– Я взрослый, – громко произнес Том, – и не должен ничего бояться. Мне нечего стыдиться. Я делаю лишь то, о чем меня попросили. Как топор, нож и рыболовецкий гарпун, я всего лишь орудие.

Том огляделся и повысил голос.

– Всего лишь орудие! – выкрикнул он.

И в этот момент он увидел маленького, зеленого, как морские водоросли, геккона, который сидел на потолке пещеры и глядел прямо на него. Тому даже показалось, – но это, конечно, ему просто почудилось, – что геккон улыбается, облизывая губы своим раздвоенным язычком.

– Нас только двое, – прошептал Том, – двое в целом мире.

Геккон придвинулся поближе.

– Ты и я, маленький геккон, только ты и я.

– И страх, – усмехнулась ящерка, – нам не следует о нем забывать.

Том прищурил глаза.

– Страх? – переспросил он.