Вкус жизни (сборник) - Владимир Гой

На занятиях она пыталась вникнуть в каждую мелочь, чтобы потом заслужить похвалу своего босса, и даже сделала несколько предложений по введению новых технологий. Шеф ее внимательно выслушивал и просил разобраться во всем как можно глубже. Она корпела над бумагами до позднего вечера, высчитывая каждую мелочь; ей хотелось стать незаменимой.

Через три месяца курсы закончились, ей подняли зарплату на тридцать процентов и перевели в другой кабинет, более просторный, с окнами, выходящими на городской парк, с люстрой стиля модерн под высоким потолком и очень удобным рабочим столом с не менее удобным креслом. Но самое главное было то, что стены, разделявшие ее с сослуживцами, были не из прозрачного стекла, а из оштукатуренного кирпича, оклеенного белыми обоями в синюю полоску; тут можно было и зевнуть, и накрасить ресницы без опасения, что за тобой кто-то наблюдает, и даже просто съесть бутерброд.

Она сидела на своем рабочем месте или уткнувшись в бумаги, или ведя по телефону длинные, утомительные переговоры с клиентами. Босс стал заходить к ней не так часто, как раньше. Но когда раздавался предупредительный стук в двери, у нее внутри все сжималось. Она продолжала чего-то ждать. Он заходил, интересовался ходом дел и снова уходил. Вечером, лежа в постели, она размышляла о своем непонятном страхе и этом томительном ожидании какой-то развязки. что-то ей подсказывало, что не все так просто, но ничего не менялось.

Весь коллектив собрался в загородной резиденции фирмы, чтобы отметить двадцатилетие со дня ее создания. Море охлажденного французского шампанского разгорячило головы присутствующим, кто-то танцевал, кто-то гулял по парку, или удобно разместившись возле стола для фуршета, поглощал постоянно сменяющие друг друга изысканные закуски. Она пила шампанское и чего-то ждала, ища взглядом кого-то среди гостей.

Тот, кого она искала, стоял с бокалом возле бассейна, что-то рассматривая на дне. Изобретение французских монахов вскружило ей голову, она подошла к нему вплотную и выдохнула:

– Ну что ты от меня хочешь, скажи!

Он посмотрел на нее своими голубыми глазами и тихо произнес:

– Чтобы ты меня об этом спросила.

Когда ему исполнилось двадцать, ему казалось: все, жизнь уже прошла, скоро конец; в тридцать пять он чувствовал себе немного лучше, успокаиваясь тем, что до сорока еще далеко; в сорок пять он заявил, что этот возраст является промежутком между началом полового созревания и импотенцией, и впервые почувствовал, что жизнь только начинается.

Он не мазал лицо кремом, не ходил к косметологу – в общем, не старался казаться моложе, чем был на самом деле. Каждую морщинку на лице он считал шрамом, который ему нанесла соперница-судьба, и не пытался от них избавиться.

Каждый год он отправлялся в какое-нибудь путешествие: если были деньги, его можно было искать на другом конце света, если денег не было, то в радиусе сорока километров от дома.

За этот отрезок жизни его друзья уже по нескольку раз поменяли дома, машины, жен, лошадей, он же оставался верен старинным традициям и обязательствам, данным перед богом в церкви, спокойно жил с одной и той же женой и исправно плодил детей.

Но вот однажды в его город приехала на практику новоиспеченная медсестра. Вся мужская половина города стреляла в нее из глазниц пулями желания самого крупного калибра. Только Дин не обращал на нее особого внимания, так, глянет мельком, и все.

Городок побурлил немного желанием и затих.

Однажды Дина лягнула его серая кобыла, оставив отпечаток подковы на правом плече. Он ни за что не пошел бы к докторше, сделал бы себе сам спиртовой компресс, и все бы обошлось. Но жена, увидев распухшее плечо, запричитала и настояла, чтобы он показался врачу.

Дин принял душ (ему казалось, что от него несет потом за версту), сменил трусы, носки и отправился в медпункт.

Не любил он раздеваться перед посторонними людьми, чувствовал какую-то незащищенность, когда стягивал с себя свитер и его рассматривали, как лошадь на продажу.

Она долго ощупывала его руку и расширенными от удивления глазами разглядывала четыре округлых шрама на его теле:

– Откуда это у вас, вы воевали?

Чуть помедлив, он сказал:

– Можно сказать, да.

Ее глаза округлились: перед ней был герой, тело которого пробили пули врага.

– Вы знаете, нам с вами надо поехать в больницу и сделать рентген, иначе это может плохо кончиться.

Дин кивнул, соглашаясь:

– Надо – значит, надо.

До центра надо было ехать километров шестьдесят пять, и вызывать «неотложку» не стали.

У нее был неплохой старый «фордик», она села за руль, Дин рядом, и они попылили по проселочной дороге к автомагистрали.

Путь был неблизкий, и чтобы как-то скоротать время, она попросила его рассказать что-нибудь о себе. Он не особо любил распространяться о себе, но в ней было что-то такое, что захотелось произвести на нее впечатление.

Чем больше он рассказывал, тем больше ей нравился: «Какой мужчина! Воевал, путешествовал, – таких сейчас просто нет!» Она отрывала взгляд от дороги и смотрела на него восторженным взглядом.

Рентген и консультация врача заняли всего час. К счастью, перелома не было, руку просто крепко перевязали, и они покатили назад. Когда проезжли мимо кемпинга, Дин, сам не зная зачем, предложил выпить чашечку кофе.

…Она целовала его в губы, в шею и, осторожно прикасаясь к круглым шрамам на правой груди, называла его «мой воин». Он же как мог ласкал ее неперебинтованной рукой, называя «моя спасительница».

Они вернулись, когда уже стемнело. Дома не спали, волновались, что его положили в больницу. И как же они обрадовались, что он вернулся. Наскоро накрыли на стол, угостили чем могли и докторшу, извиняясь за причиненное беспокойство.

Старший сын пошел ее провожать, а отец погрозил ему вдогонку пальцем:

– Смотри у меня, без шуток, герой.

Потом Дин развязал руку и долго мылся в душе, с усмешкой рассматривал свои круглые шрамы, вспоминая, как по пьянке напоролся в стогу на вилы, но это была уже совсем другая история.

Где ее носило по свету, было известно только Богу. И когда он шел на встречу с ней, вернее, со старыми школьными друзьями, ему было невыносимо любопытно, как она сейчас выглядит, сильно ли ее изменили годы.

Марина тщательно собирала его на эту встречу, чтобы он выглядел как можно лучше и не ударил в грязь лицом перед своей первой женой. Она проводила его до самого лифта, а потом смотрела в окно, как отъезжает его машина. А когда он уехал, ей стало почему-то очень грустно и чуть-чуть захотелось плакать, она даже немножко поплакала, но об этом знала только она.

Сорокалетние однокашники почти не изменились за прошедшие двадцать пять лет, ну только совсем немного посеребрились волосы, и некоторые девчонки стали покрупнее, а глаза у всех остались те же: задорные, со смешинкой у бывших разгильдяев и серьезные, какими были уже с первого класса, у записных умников.