Точка вымирания - Пол Джонс

Ребенком Эмили вместе с одноклассниками ездила в птичий заповедник Блэк Хока. Школьный автобус был под завязку забит детьми, и всю дорогу туда и обратно там не смолкала детская болтовня, салон просто гудел. Когда поездка закончилась, водитель развез ребят по домам. Эмили жила дальше всех, и ее высадили последней. Когда автобус подъехал к дому ее родителей, в нем не было никого, кроме самой Эмили и водителя, который и в лучшие дни не был болтлив, а уж после четырех часов в обществе перевозбужденных детей вообще словно воды в рот набрал. Шум, производимый сорока молодыми глотками, смолк, и у Эмили возникло тревожащее ощущение нехватки чего-то, как будто жизнь внезапно изменилась.

Сейчас, когда она стояла на солнышке, а вокруг царил нью-йоркский день, который при других обстоятельствах смело можно было бы назвать прекрасным, то же ощущение, что и в школьном автобусе, только усиленное в миллион раз, снова накрыло ее. Город обеззвучел, в нем господствовала всепоглощающая, абсолютная, ужасающая тишина.

И пахло тут теперь тоже иначе – чистотой. Да-да, именно чистотой, подумалось Эмили. Запах, квинтэссенция Нью-Йорка, состоявший из запахов бургеров, автомобильных выхлопов, хот-догов, химчисток, выпечки и пота восьми миллионов людей, тоже исчез.

Почти так же – вроде бы свежевыстиранным бельем – пахло иногда после сильного дождя, пусть и всего несколько минут. Но даже тогда эта свежесть как бы ложилась поверх обычного нью-йоркского запаха, который никуда не исчезал… во всяком случае, до сих пор. Сегодня городской воздух казался каким-то первозданным, сладким, очистившимся от примесей, загрязнений и всего того, что делало его таким особенным, индивидуальным, неповторимым. Все это ушло.

Ощущение масштаба произошедшей трагедии вдруг ядерной бомбой взорвалось в мозгу Эмили.

Квартира служила буфером между Эмили и той мерзостью запустения, что окутала притихший город, подобно савану; находясь у себя дома, журналистка не ощущала в полной мере давящей тяжести обступившей ее со всех сторон пустоты. На многие-многие мили вокруг не было ни одной живой души, кроме нее, Эмили Бакстер.

Эмили чувствовала, как ее заполняет пустота. Она была единственной живой движущейся клеточкой в этом городе, в этом остановившемся сердце громадного мертвого тела. Всеобъемлющая торжественность происходящего объяла ее. Эмили знала, что, вполне возможно, стала единственной свидетельницей невиданного дотоле события: исчезновения целой цивилизации или даже гибели всего рода человеческого.

– Твою мать! – сказала она вслух, удивившись, как громко прозвучал ее голос посреди бетонной площадки.

Эмили подумала, что это короткое ругательство никак не описывает наступивший конец цивилизации, но емко выражает охватившие ее чувства.

– Твою мать! – повторила она, глядя на пустую улицу. – Ну твою же мать!

Если не считать нескольких в беспорядке припаркованных и предположительно брошенных автомобилей, проезжая часть была пуста. Интересно, что случилось с теми, кто успел покинуть город до того, как чума, или что это там было, нанесла удар? Погибли они или нет?

Она полагала, что в этом есть смысл. После того как в Нью-Йорке выпал красный дождь, даже у самых неосведомленных горожан было достаточно времени, чтобы узнать, что произошло со всем остальным миром, и принять решение, уехать им или остаться. И кто их за это осудит? Разве она сама не принимала подобного решения? А ведь у нее даже не было заслуживающей упоминания семьи.

После красного дождя новости моментально распространились по всему городу, и люди оказались перед выбором: остаться или уехать? Похоже, большинство из них приняло решение поехать домой, к своим семьям. Туда, где они чувствовали себя защищенными. В безопасности.

Конечно, где-то в городе по своим норам могли сидеть оставшиеся в живых люди. Может быть, некоторые из них даже затихарились сейчас где-то на рабочих местах. Может быть, их сотни или даже тысячи, и они надеются на спасение, а пока выжидают, как пойдут дела. Соблазнительная, обнадеживающая мысль, но ведь выжившие, пожалуй, постарались бы сделать все, чтобы их можно было легко найти, ведь верно?

Неверно, подумала Эмили. Какой бы странной даже ей самой ни казалось подобная мысль, но у нее не было ощущения, что в этом городе есть еще кто-то живой, потому что в нем не было… чего? Души? Жизни? Даже в самом воздухе, который стал теперь таким свежим и чистым, чувствовался недостаток энергии, словно сама жизненная сила города неожиданно покинула его. Эмили не знала, каким образом работает ее восприятие, но с каждой минутой в ней росла уверенность, что она – единственное живое существо на многие мили вокруг. Жизнь (в том виде, в каком ее знала Эмили) на старой доброй планете Земля внезапно остановилась.

Прямо напротив жилого комплекса располагалась череда магазинов и бизнес-центров. Эмили внимательно разглядывала их в поисках признаков жизни, и ее взгляд зацепился за неясную фигуру, скорчившуюся перед дверью цветочной лавки. С того места, где она стояла, трудно было понять, что это такое, поэтому Эмили подошла чуть поближе. Задержавшись у бровки тротуара, она по привычке бросила взгляд вначале направо, а потом налево.

Остановившись посреди проезжей части, она присмотрелось к фигуре у магазина. Это было, без сомнения, человеческое тело: Эмили увидела торчавшие из-под шерстяного одеяла поношенные черные ботинки.

– Эй, – позвала она неожиданно писклявым голосом, – вы меня слышите? С вами все в порядке?

Ни слова, ни движения под одеялом. Эмили подошла ближе и остановилась футах в десяти от входа в магазин. Да, это определенно было тело; она видела его очертания под рваным грязным одеялом, из-под которого торчали только старые ботинки. Возникало впечатление, что человек просто свернулся калачиком у двери, натянув на голову одеяло – так иногда прячутся в постели дети.

– С вами все в порядке? – мягко, как могла, повторила Эмили и снова не получила ответа.

Глубоко вздохнув, она преодолела оставшееся до лежащего расстояние, нагнулась и медленно приподняла угол одеяла.

Человек, конечно же, был мертв. Казалось, ему под пятьдесят; густая с проседью борода скрывала его нижнюю челюсть и отчасти щеки, кожа стала коричневой и дубленой – видно было, что она много лет подвергалась воздействию солнца и стихии. На носу и щеках человека отчетливо проступали многочисленные синие капилляры, делая его лицо похожим на атлас автомобильных дорог. Превратившиеся в черные сгустки крови глаза бродяги были устремлены на такие же мертвые, увядающие цветы в витрине магазина. Обеими руками мертвец прижимал к груди полупустую бутылку дешевой водки; так ребенок обнимает любимую игрушку.

Однако в этой картине было что-то противоестественное.

Эмили потребовалась минута, чтобы понять, что именно ее смутило: на мертвом бродяге не было ни капли крови. Вместо нее голову покойного окружал нимб мелкой красной пыли.

Такая же пыль покрывала одеяло, под которым лежал мертвец. Когда Эмили потянула одеяло, мельчайшие частички этой пыли взвились в воздух, а потом, замедлившись, начали падать обратно на тело, оседая на коже. Чем дольше Эмили наблюдала, тем больше пыли оседало на коже бродяги, словно ее каким-то загадочным образом примагничивало к телу. И на самом деле это была не только та пыль, которую Эмили потревожила, сдвинув одеяло. Под определенным углом в послеполуденном свете становилось заметно, как к импровизированному смертному одру несчастного отовсюду летят красные частички. Память подсказала Эмили, что точно так же вел себя вчера красный дождь: он не испарялся, а будто распадался на взлетавшие в воздух и уплывавшие куда-то мельчайшие пылинки.