Шаг за край - Тина Сескис

— Да, мамочка. Давай побыстрее пойдем домой, а, мам? Я устала.

— Я знаю, милая. Сейчас, я только выберусь из этого платья, а потом мы с дядей Тедом выпьем по рюмочке и пойдем прямо домой.

— А я, мамочка, хочу сразу домой пойти, — сказала Ангела.

— Я же сказала тебе, дорогая девочка, быстренько всего по рюмочке — и мы уйдем. Мамочку жажда мучит после всего этого пения.

— Мамочка, ну пожалуйста, я очень хочу пойти домой. Я спать хочу.

— Ангела, я сказала: нет, — произнесла Рут. — Хочешь, я тебе лимонада возьму?

— Нет! — завопила Ангела, уже не владея собой от навалившейся усталости. — Я хочу пойти домой сейчас же.

— Не смейте говорить со мной подобным образом, юная леди, — выговорила Рут. — Мы пойдем домой, когда я скажу.

Ангела перестала кричать и плюхнулась в единственное в уборной кресло, настоящее кресло для туалетного столика, с золочеными ножками и мягкими подлокотниками, обитое выцветшим розовым бархатом с единственным пятном в виде почки на сиденье. Она угрюмо болтала ногами и хранила молчание, понимала: с ее матерью нельзя спорить, когда та разговаривает с ней таким тоном, ей не хотелось получить подзатыльник.

Рут выбралась из вечернего платья и стояла перед зеркалом в одном кружевном переливчато–голубоватом нижнем белье, все еще на высоких каблуках, все еще влекущая к себе.

Она протерла под мышками влажной фланелью, попрыскала средством от пота на все еще плоский живот и ниже. Потом надела простые черные брючки–капри и облегающий черный верх с короткими рукавами. Прическу и макияж она оставила как были, и при таком свете, да еще и по тому, как она шла, ее можно было бы принять за Мэрилин Монро с волосами цвета воронова крыла. Она взяла Ангелу за руку, скорее твердо, чем грубо, на этот раз мамочка явно не слишком рассердилась на дочь, и они пошли по коридору, вышли в застланный дымом зал клуба, где Тед уже поджидал их у бара. Тед купил Ангеле лимонад и пакетик чипсов с креветками, и одна рюмочка Рут обратилась в три, а то и четыре, и в конце концов Ангела уснула, сложившись пополам на сиденье у бара: головкой легла на тоненькие ручки, скрещенные на заляпанной пивом стойке.

Я сижу с Ангел за угловым столиком и удивляюсь, до чего же я голодна: как будто наверстываю все сгоревшие в Манчестере калории. Владеет кафе симпатичная пожилая греческая пара, и кофе, понятно, отличный, зато и еда — объеденье, и я с волчьим аппетитом набрасываюсь на все: яичницу с ветчиной, грибы, бобы, жареные помидоры, поджаренный хлебец, — желудок убеждает меня, мол, не последний день живу, пусть даже душа в том и не уверена. Ангел, если присмотреться внимательнее, выглядит усталой, но сохраняет в себе ту прелесть, которой обладают лишь немногие и которая позволяет не замечать у ее обладательницы мешки под глазами.

— Что ты сегодня намерена делать, детка? — спрашивает Ангел.

— Не знаю, нужно пойти еды купить, может, в банк зайти, если какой на глаза попадется, а завтра нужно начинать искать работу. — Задачи эти вдруг кажутся неодолимыми. Умолкаю, старясь подправить настроение. — Но одно я должна сделать сегодня: купить какие–нибудь шлепанцы… как вы только с ванной уживаетесь?

Ангел смеется:

— Я принимаю душ в основном на работе. Да и в любом случае, надеюсь, я тут ненадолго, детка, просто нужно было где–то малость осесть, чтоб не могли найти. Вообще–то я бы жить в такой дыре не стала, но необходимость заставляет, и все такое.

— А‑а. — Я опускаю взгляд.

— А у тебя что за оправдание, детка? — спрашивает Ангел. От доброты ее голоса на глаза наворачиваются слезы.

— На самом деле то же, что и у тебя, полагаю. Не хочу, чтоб меня за какую–то извращенку принимали, понимаю, мы только–только познакомились, но я подумала: сгодится и этот жуткий дом, если ты в нем.

— Не дрейфь, детка, — успокаивает Ангел. — Я еще съезжать не собираюсь.

Как–то нелепо становится оттого, что я так привязалась к Ангел, но она, похоже, не возражает: у меня такое чувство, что она привыкла опекать людей, что ей это нравится, нравится ощущать себя нужной. Порой кажется, в чем–то она взрослее, чем я была когда бы то ни было, хотя я, должно быть, лет на 10 ее старше и уже побывала и женой, и матерью.

— Знаешь, нам надо будет связь поддерживать, когда ты и впрямь уедешь, — жалобным тоном говорю я.

— Конечно, будем поддерживать, детка. В любом случае, пока я тут и в этом доме больше нет никого, с кем бы мне хотелось тусоваться. — Она улыбается мне, и взгляд ее искрится коварным огнем. Она напускает на себя зловещий вид и произносит с жутким американским выговором: — Не дрейфьте, мисс Браун. Вы да я, мы уж на славу позабавимся.

Я успокаиваюсь, словно девчонка–капризуля, которой дали мороженое, а Ангел, хотя уже и покончила с едой, все равно с радостью остается. И мы продолжаем сидеть, заказываем себе еще кофе и болтаем обо всем и ни о чем, а я приканчиваю горкой высившиеся меж нами жареные хлебцы с маслом — все до последнего кусочка.

Когда мы вернулись домой, Ангел сразу же отправилась спать: она всю ночь работала, а я, поскольку не знала, чем заняться, пошла проверить кухню, просто посмотреть, а вдруг в ней нет никого. Я еще не выведала, кто в этом доме чем занимается, кто когда (если вообще) работает, кто когда бывает дома. Поскольку общей гостиной не было, я предположила, что на кухне всегда полно народу, но пока там было довольно тихо. Бев, ту девицу из Барнсли, у которой шоколадку украли, я не видела с того самого первого вечера, зато сейчас она была на кухне, хлопотала возле раковины. Идти на попятный было поздно: она меня услышала. Повернула голову и, глядя через плечо, засияла улыбкой.

— Доброе утро! Офигеть от этих собак, только что, на фиг, прямо в собачье дерьмо вляпалась. Понять не могу, зачем людям эти маленькие сучки с кобельками, могли бы, по крайности, убрать за ними их фигню, только народ в этой округе такой, на фиг, неграмотный. — До меня доходит, что в руке у Бев деревянное сабо и она скребет обувку столовым ножом над горкой грязных тарелок в раковине. Замечает гримасу на моем лице. — А‑а, не бойся, жидкость для мойки посуды офигеть какая штука, она избавляет от девяносто девяти процентов бактерий. Я об этом статью читала, все в порядке.

Я в растерянности, не знаю, как на такое реагировать. Пока длится молчание, входит австралийка Эрика. На ней темно–лиловый костюм с юбкой, хорошо подчеркивающий ее невероятно изящную фигурку, а на заурядном личике толстый слой косметики, темные волосы подняты вверх, лежат на голове эдакой высокой волной. Я улыбаюсь ей, но она в ответ только супится на меня, потом подходит к раковине и замечает, чем Бев занимается.

— Бев, побойся бога! — морщится Эрика.

— Ой, Эрика, не страдай, я после все подчищу.

— Это отвратительно! — рубит Эрика, и, хотя она мне не очень нравится, в этом приходится с ней согласиться. Бев смеется и продолжает чистить свою обувку. Эрика разворачивается на невысоких каблучках и топает из кухни вон, громко хлопая дверью.