Аттила. Предводитель гуннов - Эдвард Хаттон

Этой ночью Торизмунд, сын Теодориха, пропал и нашелся снова. В горячке ночного боя Аэций тоже отделился от своих воинов и, как и Торизмунд, обнаружил, что находится среди вражеских кибиток, но, подобно Торизмунду, все же нашел путь обратно и провел остаток ночи среди готов.

Занявшийся рассвет позволил союзникам увидеть открывшееся перед ними зрелище. Обширная долина была усеяна умирающими и мертвыми. В этом бою пало 160000 человек, а за земляными укреплениями скрывались остатки гуннов, почти все раненые и злые от поражения.

Эта битва дорого обошлась империи. И речь идет не только о прямых потерях. Гибель Теодориха привела к большому расстройству в рядах вестготов, и в конечном итоге Аэций потерял своих готских союзников. Был созван военный совет. Он принял решение: удерживать Аттилу за его земляными укреплениями и уморить гуннов голодом. В это же время шел поиск тела Теодориха. Он занял много времени, но в конце концов павший король был найден «под плотной грудой мертвых тел». Его похоронили скрытно от глаз врагов, и готы «хриплыми голосами разразились шумными сетованиями». Можно только предположить, где именно был захоронен Теодорих. Но вполне возможно, что кости, оружие, золотые украшения и драгоценности, найденные близ деревушки Поуан на Обе в 1842 году, и являются остатками погребения Теодориха, потому что сражение, без сомнения, велось на огромной территории и, конечно, враг не должен был видеть, где погребают короля. С другой стороны, эти кости могли принадлежать и королю франков, который тоже пал в этой битве у перехода через Об.

Но вот отчет Иордана о событиях, последовавших за похоронами Теодориха, вызывает самые серьезные сомнения. Он сообщил, что Торизмунд, сын и наследник Теодориха, решил атаковать гуннов и отомстить за смерть отца; но, когда он посоветовался с Аэцием как с главнокомандующим, тот, «опасаясь, что, если гунны будут окончательно разбиты, готы могут решительно восстать против империи, посоветовал Торизмунду возвращаться в Тулузу и позаботиться о троне своего королевства, пока братья не захватили его. И Торизмунд, не подозревая о двуличии Аэция, последовал его совету». Учитывая традиции готов, такое объяснение их предательства весьма сомнительно, хотя оно вполне устраивало Иордана. Поверить в него просто невозможно, потому что Аттила отнюдь не был полностью разбит и еще представлял для империи куда большую опасность, чем готы. Дать ему скрыться — а именно это и повлек бы за собой уход Торизмунда — было бы предательством, и не готов, а самой империи. Это устраивало не Аэция, а Торизмунда, не Рим, а готов, чья верность никогда не подвергалась сомнению, хотя они не очень были привержены заботам империи.

Но Аэций не удивился ни их уходу, ни поведению Торизмунда. Рим привык к ненадежности своих союзников из числа варваров, хотя они уже обрели способность принимать решения, да и по складу мышления уже перестали быть варварами. Изумился Аттила. Он уже смирился с поражением, как вдруг, поднявшись на рассвете на темные земляные валы укреплений, он увидел, что лагерь вестготов пуст и безлюден. Этот вид заставил его «душу снова вернуться в тело». Пусть и разбитый, но он без малейшего промедления начал отступление. Аэций не мог ни пресечь его, ни превратить в окончательный разгром Аттилы. Во время этого длинного марша к Рейну все дороги были запружены больными, ранеными и погибшими гуннами, но главные силы полумиллионной армии вторжения вернулись в германские леса. Галлия была спасена, и вместе с ней — будущее Запада и цивилизации. Но Аттила не потерпел окончательного поражения.

Несмотря на все вышесказанное, довольно трудно ответить на вопрос, был ли Аттила окончательно разгромлен в Галлии или нет. Во всяком случае, не подлежит сомнению, что отступление от Орлеана до лагеря в Шалоне было для него катастрофой, и в великой битве, последовавшей за ним, он спасся от полного уничтожения лишь из-за ухода вестготов. Аттила спас то, что осталось от его армии после отступления и битвы, и без промедления решил вторгнуться в Италию. Его подгоняла необходимость доказать, что он остается «всеобщим тираном» и «бичом Божьим».

Историки падения и краха империи, хроникеры вторжений варваров дружно выражают удивление, часто смешанное с презрением и насмешкой, что Аттиле вообще позволили уйти. Но необходимо помнить, что такова была практически неизменная характеристика войн с варварами — захватчики отступали. Так Аларих постоянно избегал уничтожения от меча Стилихона; и, если уж у вестготов была возможность уйти, насколько больше она была у Аттилы, армии которого состояли большей частью из всадников. Можно сказать, что превосходство варваров крылось именно в их мобильности. Кроме того, грубые и жестокие люди, которые и составляли его воинство, жили за счет страны, в которую они вторгались. Они не зависели, как имперские армии, от своих баз и линий снабжения и всегда были в полной готовности пуститься в очередную авантюру. В правительстве империи, раздираемом интригами и постоянными ссорами и развращенном коррупцией, было много тех, кто из личной ненависти и амбиций, а то и из-за измены осуждал и поносил Аэция за бегство Аттилы, хотя в глубине души сам рассчитывал на него. Годится любое оружие, чтобы пустить его в ход против выдающегося военачальника, который не был ни дураком, ни предателем и, кроме того, обладал такими же способностями и амбициями, как и Стилихон. Как только на него не клеветали! Вспомнили, что он был в близких отношениях с Роасом, дядей Аттилы, было высказано предположение, что он сознательно спас гуннов от разгрома.

Вся эта грязь усугублялась и действиями самого Аэция. Безмерно гордый, как и Стилихон, он намеревался просить руки принцессы Евдоксии, дочери императора Валентиниана, для своего сына; более того, среди мер, принимаемых им против нового нападения Аттилы, был и замысел перемещения императора в Галлию, — чтобы самому занять его место, как заявляли враги Аэция. Оппозиция так яростно протестовала против этого замысла, что от него пришлось отказаться. Аэций согласился, чтобы император перебрался в Рим, пока он со своей армией будет оборонять Равенну и границу по реке По.

В первой главе этой книги я кратко объяснил имперскую теорию обороны Италии. И здесь я должен очень бегло напомнить, что по этой теории русло По, вся Цизальпинская долина, лежащая между Альпами и Апеннинами, совершенно правильно считалась защитой Италии. Голые и в то время непроходимые хребты Апеннин противостояли вторжению, их неприступность защищала от прорывов с востока, где дорога Виа Эмилия шла между горами и морем в Римини. Этот узкий проход удерживался не городом Римини, оборонять который было невозможно, а Равенной. Учитывая ее положение среди болот, Равенну невозможно было ни захватить, ни даже подступиться к ней. Именно своевременная и мудрая оценка всех этих факторов и заставила императора Гонория перенести свою резиденцию в Равенну, когда Аларих перешел через Альпы. И с тех пор этот город считался ключом ко всей системе обороны Италии; оставался он таковым и сейчас, хотя Аэций отошел от него, собрав свою армию вдоль Виа Эмилия за По, где и остался ждать последней авантюры Аттилы.

Тому не удалось разгромить Восточную империю, неудачей кончилось его вторжение в западные провинции, и теперь Аттиле оставалось лишь одно — попытаться изнасиловать и уничтожить дух и цитадель цивилизации, Италию и Рим. Это было сложнейшей задачей из всех, за которые он брался, тем более при его осторожности, которую он никогда не терял. Этот удар был его последним шансом. Если он потерпит поражение, то оно будет настолько сокрушительным, что в сравнении с ним его кампании на Востоке и Западе будут выглядеть триумфами. Аттила возмещал недостаток реальных сил хвастовством и проклятиями. Он не имел достоверной информации, не обращал внимания на подлинную природу и мощь противостоящих ему сил; он преувеличивал уровень коррупции в империи, полагаясь на нее; и кроме того, он отказывался видеть, что будущее, нахмурившись, мрачно смотрит на него из-за Альп.