Лукавый взор - Елена Арсеньева

Араго знал, что хозяева этого дома покинули Париж еще весной 1814 года. Сначала был убит Тибо; немедленно после этого жившая здесь семья снялась с места и исчезла. Куда все они уехали, родители и дочь? Никто этого не знал. Сразу было видно, что с тех пор дом оставался необитаемым. Хозяева не возвращались и не сдавали свое опустелое жилище никому другому.

Араго несколько раз за минувшие годы наведывался сюда в надежде, что хозяева вернулись, но заставал ту же картину запустения. В конце концов он перестал появляться в тупике Старого Колодца, потому что никак не мог победить затаившегося в душе страха, который испытал когда-то в погребе серого особняка, и старался изгнать воспоминания.

Но вот он снова здесь, он снова смотрит на старый домик, на старый сад…

Еще не настала пора белому винограду раскрыть свои благоухающие гроздья; сад показался не столь заросшим, как прежде: во всяком случае, трава на дорожке, ведущей от калитки, была примята. Но, всмотревшись, Араго увидел, что ставни и дверь по-прежнему затворены, трава по-прежнему оплетает крыльцо, а протоптанная дорожка ведет куда-то за дом. Наверное, случайный прохожий проложил себе более короткий путь на соседнюю улицу. Калитка-то не заперта на замок, только цепь накинута на стойку ворот…

В темноте было трудно рассмотреть лучше, и Араго с трудом подавил желание поднять эту цепь и войти в калитку.

Нет, делать этого, конечно, не стоило. Что, если за ним наблюдают?

Или нет? Или он чрезмерно осторожничает?

Да вряд ли! Наверняка наблюдают.

Араго ни на мгновение не предавался иллюзии, будто графиня Стефания пригласила главного «бульвардье» просто потому, что он ей приглянулся так же, как она приглянулась ему. Почти наверняка рассчитывает в приватной обстановке все же вызнать какие-то подробности о загадочном Лукавом Взоре, в котором она видит какую-то опасность для «великой эмиграции». Милый лепет Стефании о том, что она, дескать, мечтает попросить популярного журналиста написать о страданиях польских женщин, был насквозь лживым. Судя по письму, которое Араго передал Поццо ди Борго, Лукавый Взор подобрался очень близко к «великим эмигрантам», а судя по визиту графини Заславской, они не имеют представления, кто скрывается под этим псевдонимом автора ядовитых публикаций, опасаются его и хотят разыскать, – но, конечно, отнюдь не для того, чтобы поблагодарить! Значит, Лукавый Взор в опасности?.. Наверняка таинственный корреспондент это хорошо понимает, иначе не окружал бы себя такой конспирацией.

Впрочем, так или иначе, приглашение Стефании не имеет ровно никакого отношения к тем событиям, которые в памяти Араго были связаны с этим серым особняком и этим старым домиком, спрятавшимся в заброшенном саду! А потому пора прогнать пугающие воспоминания, не давать им власти над собой!

Араго расправлялся с ними много лет, уже считал себя победителем – и вот вдруг нахлынуло, сжало сердце, прошло дрожью по плечам…

Такое бывает с людьми, которые испытали в детстве ужасное потрясение – и оно с тех пор является к ним в кошмарах, даже когда они становятся взрослыми. Однако Араго в те годы уже не был ребенком, о нет! Он был вполне взрослым, он ежедневно видел смерть, кровь, он убивал и сам не единожды мог погибнуть, – и все же ни один эпизод из его боевой жизни не потряс его так, как несколько часов, проведенных в погребе серого особняка.

Почему? Потому что здесь его охватил безумный страх стать предателем – причем против своей воли! А еще он испытывал унижение – беспрестанное унижение, причиняемое человеком, которого он некогда считал другом, но который стал врагом. Таким лютым врагом, что в бою они бы поубивали друг друга. Кто это сказал: когда приходит война, старые друзья могут стать новыми врагами? Кто бы ни сказал, он был прав! И в погребе серого особняка пленник оказался всецело во власти этого врага…

Довольно!

Хватит!

Все давно в прошлом. И даже если призраки этого прошлого вдруг обступили тебя, это именно призраки. Вернитесь же в свои могильные ямы, мертвецы!

Араго решительно вошел в ворота, чеканя шаг, промаршировал к дверям серого особняка, глядя прямо перед собой, чтобы не бросить ненароком взгляд в сторону выступающего крыла, в котором находилась дверь в погреб, и твердя себе, что все забыто.

И вот вам, пожалуйста! Пропахшая бигосом Анджя (надо полагать, без пришепетывания это имя звучало бы как Андзя?) не преминула освежить воспоминания! И мало успокаивает, что она сделала это нечаянно.

Араго, стиснув зубы, подавил невольную судорогу, которая прошла по телу, и, шагнув мимо служанки, небрежно набросил на рога вешалки-стойки для цилиндров свой – в придачу к тем трем, которые там уже висели.

Андзя между тем выглянула в уличную дверь, посветила в темноту сада жалкой своей свечой, потом, сердито проворчав: «Ну, дольше ждать не буду! Господам ихнюю каву[41] вовремя не подашь, они шражу жа шабли хватаютшя!» – задвинула засов и накрепко подвязала веревку, которая тянулась с улицы через особую дырочку в стене и была соединена с язычком колокольчика. Не обращая больше внимания на Араго, она простучала по каменному полу своими сабо, потом ее шаги удалились и стихли. Шандал Андзя унесла, и в вестибюле почти стемнело, только в бельэтаже[42] едва-едва брезжил свет.

Вот же пакость эта Андзя! Неужто во всем Париже графиня Стефания не нашла кого-нибудь поприветливей?!

А ведь поприветливей и не найдется, пожалуй! Простонародье распустилось до полного непотребства. Да, распустишься, наверное, когда власть своей волею сметаешь, а страну с ног на голову переворачиваешь, как это было во время этой трижды растреклятой революции, которую они называют Великой! Насколько знал Араго, в последнее время прислуга предпочитает не служить, а шляться по митингам и горлопанить. Так же было и накануне Июльского мятежа два года назад. Как бы чего нового не устроили! Эх, милые вы мои лягушатники, нет на вас российского государя-императора Николая Павловича, который, загнав бунтовщиков-декабристов во глубину сибирских руд, надолго отшиб у их последователей охоту затевать новый комплот[43] да подстрекать народ к бунту!

Араго прислушался. Сверху неслись музыка и голоса. Итак, прием, о котором говорила графиня, в самом разгаре.

Наш герой начал подниматься в бельэтаж, удивляясь размерам особняка, который снаружи казался совсем невелик. А там, в темном, тесном погребе, ему чудилось, будто не только этот дом темен и тесен, но и весь мир сделался таким же и даже светлые небеса превратились в такой же закопченный потолок, как тот, который нависал над неподвижно лежащими, связанными по рукам и ногам людьми, двое из которых уже мертвы…