Лукавый взор - Елена Арсеньева

Он сердито мотнул головой, отгоняя тягостные мысли.

Довольно о прошлом!

Победа союзной армии России, Пруссии и Австрии над армией Наполеона была близка, и даже краткие неудачи не могли разуверить российские войска в ее неизбежности. На расстоянии выстрела она была, как сказал бы артиллерийский поручик Яков Ругожицкий!

Еще недавно армия продвигалась по большой Парижской дороге. Она была заранее изуродована французами, чтобы затруднить путь наступающим: большие камни выворочены ребром; величественные тополя, ранее стоявшие по сторонам, валялись, вырубленные, там и сям, подобно низверженным исполинам. Иногда попадались трупы лошадей, лоскутья от киверов и ранцев.

– Ништо! – смеялись солдаты. – Наши-то пути-дороженьки в распутицу еще хуже, а мы прошли! И тут пройдем! А что пушки застревают, так на руках донесем. До Парижа-то всего тридцать пять верст осталось.

Радостная мысль, что близка столица Франции, оживляла войска и придавала им быстроты в шествии; кроме того, опасались удара войск Наполеона с тыла.

– Идем в Париж! – говорили офицеры. – Там-то найдем радости и удовольствия. Пале-Руайаль, Королевский дворец, держись! Есть ли деньги, господа, чтоб было чем повеселиться? Нет? Но мы соберем контрибуцию…

– Идем в Париж, ребята! – говорили солдаты, размахивая руками. – Там кончится война; государь даст по рублю, по фунту мяса и по чарке вина. Станем на квартиры…

И вот показался более чем шестидесятисаженный[44] холм Монмартр – возвышенное предместье Парижа. Последний рубеж его обороны!

– Вот Париж! – кричали солдаты. – Здравствуй, батюшка Париж! Ох и расплатишься ты с нами за матушку-Москву! – и ускоряли марш…

29 марта[45] 1814 года 8-й, 9-й и 10-й корпуса армии графа Ланжерона шли в боевом порядке колоннами. За егерями 8-го корпуса следовала рота Ругожицкого. Его батарея била по неприятельской кавалерии и пехоте, стоявших с несколькими пушками у подножия Монмартра.

Вдруг рядом с батареей, вырвавшись из густого порохового дыма, появился верховой гусар и, сорвав кивер, замахал им, что-то крича. Серые доломан и ментик с белой опушкой, а также красные чакчиры[46], воротник и обшлага выдавали в нем гусара Сумского полка, который, под командованием храбрейшего Александра Сеславина, тоже сражался на Монмартре, недавно разгромив французскую батарею у Тронной заставы, Барьер дю Трон. Прислуга этой батареи состояла из студентов Политехнической школы. Студиозусы защищались мужественно, и лишь после упорного боя, изрубив всю прислугу, атакующие захватили четырнадцать орудий. А затем сумцы отправились на Монмартр, помогать взять последнюю высоту обороны.

«Курьер с каким-то известием, – догадался Ругожицкий. – Может, сообщит, что мусью сдались?»

Огляделся и покачал головой: нет, в направлении деревень Ля Вилет, Пантен и возвышенности Роменвиль, куда тянулась линия обороны французской столицы, все было затянуто дымами выстрелов. Да и вокруг еще постреливали.

Ругожицкий ответно махнул гусару. Тот подскакал, нахлобучил кивер, осадил своего гнедого, отдал честь:

– Подпоручик Сумского гусарского полка Державин с поручением из штаба! Приказано передать: на церкви Святого Пьера семафор установлен. Будьте осторожны, не сбейте! Он нам пригодится, чтоб весть о нашей победе Бонапарту послать!

И расхохотался.

«Да совсем мальчишка! – удивился Ругожицкий. – Даром что усы отрастил! Небось годов шестнадцати в войско сбежал! Однако с чином, молодец!»

Между тем подпоручик Державин на мальчишку походил все меньше, «старея» на глазах: темно-русые волосы и усы его побелели, как побелели и кивера, и волосы у всех остальных, кто находился на холме Монмартр, на котором издревле, еще со времен римлян, добывали гипс, перемалывая его на множестве мельниц, стоявших там и сям. Некоторые были разрушены снарядами, а некоторым посчастливилось уцелеть.

Ругожицкий, конечно, слышал, что на башне церкви Сан-Пьер-де-Монмартр, Святого Пьера Монмартрского, лет двадцать назад установили первый семафор, впоследствии называемый оптическим телеграфом: чудо немыслимое, с помощью которого можно было мгновенно передавать сообщения на огромные расстояния! Рассказывали, будто чуть ли не вся Франция такими семафорами-телеграфами уставлена и даже в Россию Наполеон передвижной телеграф собирался взять, чтобы прямо из Москвы сообщить в Париж: дескать, Кремль пал. Однако в России не сыскалось аппаратов, способных сигнал принять и дальше передать, хотя, по слухам, Иван Кулибин, самоучка нижегородский, примерно в то же время изобрел такую же штуковину, да еще похлеще французских. Их-то сигналы видны были только лишь в дневное время, а нашенские – даже ночью. Но, по всегдашнему российскому обыкновению, денег на чудную новинку не нашлось, вот ведь беда какая!

А может, и не беда. Все равно Наполеона из России вышвырнули, так зачем французам напрасные надежды внушать? Получили бы в Париже сообщение о сдаче Москвы, затеяли бы викторию праздновать, а тут – ба-бах, Великая армия в лохмотьях ворочается, а след в след русские идут… Экая конфузия вышла бы!

– Не тревожьтесь, подпоручик, – улыбнулся Ругожицкий, – и в штабе доложите: мы не варвары какие, чтобы по божьим храмам ядра швырять. Это ляхи[47] да лягушатники поганили церкви наши, а у нас рука не поднимется.

– Да уж, и тех и других я нагляделся, – нахмурился Державин. – Что до ляхов, к ним у меня особый счет имеется!

Он потянул было за повод, чтобы повернуть коня, как вдруг Ругожицкий, сильно хлестнув гнедого по крупу, крикнул:

– Берегись!

Конь скакнул в сторону; Ругожицкий тоже отшарахнулся, да так прытко, что не удержался на ногах.

Круглая черная граната упала на то место, где они с Державиным только что находились, и завертелась, дымя фитилем.

– Лежать! – гаркнул Ругожицкий, приподнявшись. – Самойлов, залей!

Расчеты, всего навидавшиеся и много чего испытавшие, проворно залегли и без команды. Конь Державина рвался отскочить подальше, однако подпоручик удерживал его, с любопытством и в то же время с опаской наблюдая за происходящим.