Заложники - Энн Пэтчетт

Юноша покосился на потолок, как будто голос послышался ему во сне. Он предпочел вообще не замечать священника.

– Сын мой, подойди ко мне, – повторил отец Аргуэдас.

Теперь мальчик взглянул вниз, и на его лице отразилось недоумение. Как же можно не отвечать священнику? Как же можно не подойти, если он зовет?

– Да, отец? – прошептал он.

– Подойди сюда, – одними губами произнес священник, слегка хлопнув по полу рядом с собой, скорей даже сделав легкое движение пальцами. На мраморном полу прихожей было много места, здесь можно было свободно вытянуться.

Парнишка испуганно оглянулся.

– Мне нельзя, – прошептал он.

Юный солдат-индиец говорил на северном наречии, на котором бабушка отца Аргуэдаса говорила с его матерью и тетками.

– Не бойся, подойди ко мне, – сказал отец Аргуэдас. Нотки сочувствия явственно слышались в его голосе.

Секунду юноша размышлял, потом поднял голову, словно изучал рисунок на потолке. Глаза его наполнились слезами, и он прикрыл веки, чтобы их удержать. Его пальцы едва заметно подрагивали на холодном стволе винтовки.

Отец Аргуэдас заметил это. Ладно, он потом попросит юношу показать место, где можно было помолиться и отпустить грехи.

У заложников было множество различных потребностей. Некоторым снова нужно было в туалет. Другим требовалось принять лекарство, и всем без исключения хотелось встать, размяться, поесть, попить воды, прополоскать рот. Беспокойство придавало людям храбрости, но более всего их ободряло то обстоятельство, что прошло уже более восемнадцати часов, а никто из них еще не умер. Заложники начинали верить, что останутся в живых. Когда человек боится за свою жизнь, другие неудобства его волнуют значительно меньше. Но когда нависшая над его жизнью опасность отступает, он чувствует себя вправе жаловаться на все остальное.

Виктор Федоров, москвич, в конце концов не выдержал и закурил, хотя в самом начале от заложников потребовали сдать все зажигалки и спички. Он пускал дым прямо в потолок. Ему было сорок семь лет, и он курил с двенадцатилетнего возраста, даже в самые тяжелые времена, даже когда приходилось выбирать между сигаретами и хлебом.

Командир Бенхамин указал на него пальцем, и один из его подчиненных бросился отнимать у Федорова сигарету. Но тот только глубже затягивался. Он был крупным мужчиной, и, хотя он лежал и в руках у него не было ничего, кроме сигареты, было очевидно, что просто так он не отступит.

– Только попробуй, – сказал он солдату по-русски.

Юный террорист, разумеется, не понявший его слов, тем не менее помедлил, не зная, как приступить к делу. Он попытался унять дрожь в руках, затем выхватил из-за пояса пистолет и направил его на живот Федорова.

– Вот это да! – воскликнул Егор Лебедь, еще один русский, приятель Федорова. – Ты что, собираешься пристрелить человека за курево?

Что за наслаждение эта сигарета! Во много раз приятнее курить после целого дня воздержания. Только так можно прочувствовать как следует все тонкие ароматы табака, насладиться голубоватым дымом, ощутить легкое головокружение, которое появлялось во время курения только в детстве. Одного этого было достаточно, чтобы заставить человека бросить – только ради того, чтобы потом начать заново. Федоров докурил сигарету до самого конца, она уже обжигала ему пальцы. Какая жалость! Он сел, напугав вооруженного мальчишку своими размерами, и потушил окурок о подошву своего ботинка.

К большому удовольствию вице-президента, Федоров положил окурок в карман своего смокинга, а парень растерянно засунул пистолет обратно за пояс и скользнул прочь.

– Я больше не выдержу это ни одной минуты! – раздался пронзительный женский крик, но когда все оглянулись кругом, то так и не поняли, кто это кричал.

Через два часа после ухода Иоахима Месснера командир Бенхамин поднял с пола вице-президента, велел ему открыть дверь и позвать Месснера обратно.

Неужели Месснер провел все два часа, стоя в ожидании за дверью? Его нежная кожа за это время покраснела еще сильнее.

– Все в порядке? – спросил Месснер вице-президента по-испански, как будто все это время он упражнялся в языке.

– Изменений очень мало, – ответил вице-президент по-английски, стараясь быть любезным. Он еще не совсем утратил ощущение того, что является хозяином дома.

– Ваше лицо не так уж и плохо. Она хорошо справилась с этим… как это сказать… – Он попытался подобрать нужное слово. – С этим шитьем, – наконец произнес он.

Вице-президент поднес было руку ко лбу, но Месснер удержал ее.

– Не надо его трогать. – Он оглядел комнату. – А этот японец, он еще здесь?

– А куда он мог деться? – спросил Иглесиас.

Месснер снова оглядел тела под ногами, теплые и дышащие. Воистину он видал в своей жизни и худшие картины.

– Я должен снова попросить переводчика, – обратился вице-президент к командирам, которые делали вид, что смотрят в сторону и не замечают присутствия Месснера. Потом наконец один из них поднял глаза и сделал какое-то быстрое движение бровью, что Иглесиас понял как знак одобрения: мол, вперед, действуй.

Он не позвал Гэна, но долго обходил комнату в его поисках. Это была, во-первых, возможность размять ноги, во-вторых – произвести смотр своих гостей. На лицах большинства из них при виде вице-президента появлялось нечто среднее между гримасой отвращения и улыбкой. Из-за отсутствия льда половина его лица действительно ужасающе распухла. Шов едва не лопался от напряжения. Лед. Ему сейчас больше всего требовался не пенициллин, а лед. В доме было полно льда. На кухне стояли два морозильника бок о бок с холодильником, в подвале – еще один для всяких припасов. На кухне имелся также специальный агрегат, который целыми днями производил лед и ссыпал его в пластиковый ящик. Но вице-президент прекрасно понимал, что не пользуется расположением командиров и, рискни он попросить у них кубик льда, немедленно получит фонарь под вторым глазом. А как приятно было бы просто постоять, прижавшись к прохладной металлической поверхности морозильника! Даже льда не нужно, достаточно будет просто прижаться.

– Монсеньор, – сказал он, обходя монсеньора Роллана. – Я очень сожалею. С вами все в порядке? Да? Хорошо, хорошо.

Дом был замечательный, пол устилал прекрасный ковер, на котором теперь лежали его гости. Кто бы мог подумать, что в один прекрасный день он поселится в таком чудесном доме с двумя морозильниками и агрегатом для производства льда? Это было зримое выражение удачи. Отец вице-президента был носильщиком с тележкой: сперва на железнодорожном вокзале, потом в аэропорту. Его мать воспитала восьмерых детей, продавала овощи, брала шитье на дом. Сколько же раз эта история уже пересказывалась в прессе? Рубен Иглесиас сам проложил себе путь в жизни. Первым в своей семье он получил высшее образование. Работал швейцаром, чтобы заработать на колледж. Работал швейцаром и судебным клерком, чтобы заработать на юридический факультет. После этого – успешная карьера в юриспруденции, правильные шаги по шаткой политической лестнице. Все это помогло ему не меньше, чем его рост. Правда, обычно не упоминалось, как удачно он женился – на дочери старшего партнера, которая забеременела от него во время празднования Рождества, как потом амбиции его жены и ее родителей продвигали его вперед и наверх. Но это уже была менее интересная история.