Ах, война, что ты сделала... - Геннадий Синельников

— Какие разговоры, Миша, должности у нас такие.

— Должности есть у всех офицеров, только отношение к солдатам разное. Спасибо за то, что взяли в палатку работником, что определили мне место и кровать, что нашли постельное белье, которое у меня своровали, спасибо, что я никогда не был голодным, за то, что помогли с дембельской формой и, самое главное, за то, что я остался жив!

Я не узнавал Мишу: чистый, стройный, подтянутый. Он неузнаваемо изменился за эти несколько дней ожидания своего самолета, и даже почему-то не заикался, хотя раньше делал это постоянно. И подумалось мне: «А может, он и был таким вполне нормальным, а не придурковатым парнем, каким мы привыкли видеть его ежедневно в течение многих месяцев? А то состояние, в каком он пребывал все это время, — очень умная и хитрая игра, ширма?»

Как бы то ни было, но передо мною стоял совсем другой человек: не Миша, а Михаил Карпович.

Через несколько недель после его убытия домой жена сообщила мне в письме, что на ее адрес пришла посылка из Молдавии от какого-то Миши. В ней находились грецкие орехи и фрукты. С тех пор посылки стали приходить регулярно. Когда я вернулся в Союз, к ее содержимому прибавилась небольшая пластмассовая канистра с хорошим домашним молдавским вином. Мы отправляли ее назад, но уже пустой, добавляя в посылочный ящик конфеты, сладости. Я благодарил моего бывшего солдата за внимание и память о службе, просил больше не беспокоиться и не слать нам гостинцы. Но проходило время, и моя дочь Света говорила своим друзьям: «Нам Миша, папин солдат по Афганистану, снова посылку прислал из Молдавии».

Я угощал своих знакомых вкусным вином, рассказывал немного грустную, немного веселую историю о своем подчиненном, о том, как я был «министром обороны СССР», радовался, что Миша поступил в Кишиневский институт культуры и уже готовился к свадьбе. Несколько лет он регулярно поздравлял меня с праздниками, приглашал погостить в Молдавии. И мы уже собрались съездить к нему, но потом их республику охватило пламя междоусобной войны, и Мишины следы пропали.

Как-то в шестой мотострелковой роте нашего батальона пропал рядовой Антипов. Искали его несколько дней. Нашли грязного, заросшего, с диким блеском в глазах. Командир полка решил лично побеседовать с солдатом и выяснить причину его побега. После непродолжительного разговора с ним сказал начальнику медицинской службы полка:

— Не надо быть медиком, чтобы определить, что этот солдат самый настоящий дурак. Я удивляюсь, почему он уже два месяца служит в полку и вы не приняли никаких мер, чтобы избавиться от него? Неужели для этого нужен был его побег и трое бессонных суток всего личного состава полка для его поиска? Наше счастье, что, уйдя с оружием, этот солдат никого не убил. Отвечать тогда пришлось бы по-другому, в том числе и вам, товарищ майор.

Начальник медицинской службы полка начал объяснять майору Солтанову, что на этого солдата уже отправлялись соответствующие документы в штаб Туркестанского военного округа для принятия решения о его увольнении в запас по состоянию здоровья, но они возвратились в часть. Там почему-то посчитали, что солдат вполне здоров и может служить, как и все те, на кого тоже отправляли документы на увольнение или углубленное медицинское обследование.

— Теперь-то уже не вернутся, я сам возьму это дело на контроль. А вы продолжайте работу по выявлению солдат, не способных нести службу в наших условиях. Дожили: вчера один комбат приводит ко мне в штаб солдата, у которого левый глаз искусственный. Хорошо, хоть не правый, но как же его призвали в армию? Непонятно! Хотя у нас в Туркмении все возможно.

— Насчет Туркмении — это он прав, — сказал командир батальона, когда мы вернулись с совещания в свою штабную палатку. — Разговаривал я на днях с солдатом, ему уже двадцать с лишним лет. Спрашиваю его: «Что так поздно в армию пошел?» А он мне и отвечает: «Да я за себя уже отслужил. Вернулся домой, а там брат женился. На семейном совете решили, что он останется дома, а я за него пойду служить. Все бы ничего, но вот сюда направили, а это не очень хорошо».

Очень скоро командир полка все-таки добился, чтобы нашего беглеца, рядового Антипова, а с ним еще нескольких человек из части отправили в Ташкентский окружной военный госпиталь на медицинское обследование. Больше в часть они не вернулись.

Первую боевую операцию наш полк провел 23 февраля 1980 года. Правда, ее можно было отнести к разряду армейских анекдотов, но она была и внесла свои коррективы в дальнейшую подготовку к предстоящим боям.

В тот день личный состав части отмечал любимый праздник нашей страны — День Советской Армии и Военно-Морского Флота. С утра было построение, потом спортивные соревнования, концерт художественной самодеятельности. В полк приехали афганские военнослужащие посмотреть, чем мы занимаемся и как живем. В подразделениях офицеры достали припасенное для такого случая спиртное и, собравшись в палатках, по заведенной давней традиции, начали отмечать это событие.

Находясь в палатке, мы услышали громкий гул двигателей боевой техники. Вышли поглядеть и узнать, что случилось. В сторону границы лагеря, взметая клубы пыли, неслась техника десантно-штурмового батальона. Комбат побежал в штаб полка, чтобы узнать причину столь активного движения подразделений, а мы остановили БМП, на броне которой сидел начальник финансовой службы полка капитан Кернац.

— Что случилось, Константин?

— Духи идут! — как-то по-мальчишечьи восторженно ответил он. — Скоро ожидается их подход к расположению нашего полка. Идут с Пакистана! Вперед! — крикнул он механику боевой машины.

Прибежал комбат. Он собрал офицеров и прапорщиков и рассказал то, что мы уже слышали. Добавил, что у главаря банды в боях с советскими подразделениями погибли два сына и он поклялся на Коране отомстить неверным за них большой кровью.

— Наш батальон пока находится в резерве командира полка. Всем убыть в свои подразделения, проверить личный состав, никуда не отлучаться, быть в готовности к немедленному выполнению поставленной боевой задачи.

Движение техники и подразделений к месту предполагаемой встречи с бандой было неуправляемым, хаотичным. В бой рвались все, кому было не лень.

Через несколько часов подразделения вернулись назад, привезя с собою военные трофеи. Пригнали светло-зеленую японскую «Тойоту», взяли несколько единиц стрелкового оружия, среди которого была американская винтовка М-16, сбросили у полковой штабной палатки несколько убитых в бою душманов. Увезли в госпиталь тяжело раненного офицера из третьего батальона. Буквально уже на следующий день белую машину перекрасили в зеленый, армейский цвет, навесив ей номер: 23–02 СА, что означало дату ее взятия и принадлежность к Советской Армии. Через некоторое время она так же исчезла, как и появилась. Следом за ней в Союз поехал и ее новый хозяин — командир полка. Винтовку многие пытались разобрать, но ни у кого это не получилось. Ее отправили в вышестоящий штаб как наглядное подтверждение взятого в трудном бою боевого трофея. Трупы убитых духов лежали несколько дней у палатки. По их открытым ртам и лицам ползало множество зеленых мух. Тела начали разлагаться, распространяя вокруг тяжелый зловонный запах. Приехавшие афганцы погрузили их в грузовик и увезли хоронить. Все последующие дни участники той операции обсуждали ее подробности, анализировали свои ощущения в бою, делали выводы. Самым главным было то, что противник — это не фанерные мишени, по которым мы привыкли стрелять на учебных стрельбищах. Это очень хорошо владеющий оружием, думающий, живой человек. Он тоже хочет жить, поэтому ведет ответный огонь, стремится убить тебя, как и ты его. И у него есть главное преимущество: он знает местность, потому что он — хозяин на этой земле, а мы все — чужие и пришлые люди.