Ах, война, что ты сделала... - Геннадий Синельников

— Вижу! — закричал Владимир Пученков, сидя за пулеметом в БТРе, куда я влез, прячась от душманских пуль.

Поглядел в указанном им направлении. Через несколько секунд между камнями мелькнула белая чалма.

— Получи, фашист, гранату! — крикнул Пученков и дал в том направлении несколько коротких очередей. Было видно, как пули, попав душману в голову, сорвали с него чалму и бросили пораженное тело на камни.

— Есть! — радостно закричал офицер. — Есть первый! Товарищ замполит батальона, докладываю вам, что замполит четвертой мотострелковой роты старший лейтенант Пученков открыл свой боевой счет. Прошу занести это в мой послужной список, — полушутя, полусерьезно сказал он мне, оторвавшись от прицела пулемета. Потом совсем как мальчишка: — Григорьевич, скажи, как я его! Метров 900 было, не меньше, и только чалма в сторону.

Успех его был заслуженным, не вызывал сомнения, тем более что мы стреляли в горах, на большой высоте. Такая стрельба требовала определенных правил и навыков. Никто из нас никогда не стрелял еще в горах, но в той обстановке пули ложились в цель, словно так и должно было быть. Помогал прошлый опыт службы. Заряжая ленту патронами, мы чередовали их больше обычного с трассирующими пулями. Через прицел подводили огненную трассу к цели. Корректировка длилась секунды. Огонь получался метким еще и потому, что каждый из нас очень этого хотел, отчетливо понимая, что, метко поразив своего врага, ты тем самым продлеваешь себе жизнь.

Последовав примеру Владимира Пученкова, я тоже сел за пулемет и через несколько минут поиска и стрельбы тоже открыл свой счет. Освободил место другому, желающему пострелять. Каждому хотелось запомнить этот день, этот бой, перешагнуть то запретное, чего в другой, не боевой жизни никто из нас никогда бы не имел возможности и законного права сделать. И это уже разделяло нас, сегодняшних и вчерашних, не стрелявших.

Иногда казалось, что противника больше нет. Но только кто-то открывал люк, чтобы высунуться наружу, как стрельба с гор возобновлялась с еще большим остервенением. И все начиналось заново. Палило ненавистное солнце. Температура воздуха за бортом за 60 градусов. В БТРе духота, запах немытых разгоряченных тел, гарь от стрельбы. Запас теплой воды, набранной из арыка, закончился.

Перестрелка продолжалась уже несколько часов. Кто-то по радиостанции передал, что заметил в бинокль в окне стоящего на горе домика нескольких мужчин. Ранее мы обследовали этот домик — он был пуст. Как туда попали люди, мы еще толком и не знали. Тотчас все пулеметы перенесли свой огонь на него. Пули крошили стенки, влетали в окна, потом очереди перенеслись на копны соломы, стоящие во дворе. Она загорелась, наполняя дом и двор дымом. Очевидно, надышавшись им, из жилища выскочили несколько мужчин. Они надеялись, что высокий дувал закроет их от нашего огня. Но наши БТРы стояли на высоте, позволявшей нам видеть полностью весь двор. Огонь пулеметов разбросал людей по земле, с которой они уже не встали.

Мы просидели в раскаленных машинах до вечера. Когда стрельба наконец прекратилась, словно пьяные, вылезли из стальных убежищ. В ушах звенело, свистело, стучало, затекшие от напряжения и усталости ноги были как ватные. И снова ночь, движение, стрельба. Появилось чувство осознанной ненависти к врагам и уверенности в себе. Шли еще две ночи. Трое суток без сна. Водители пялили глаза в темноту, отыскивая дорогу. Шли, не включая приборов освещения, боясь быть обнаруженными душманами. Об отдыхе не думалось, уж слишком высоки были напряжение и ответственность за выполнение поставленной задачи.

— Поглядите, слева, — крикнул водитель.

Я открыл верхний люк… Над нашим БТРом, почти задевая броню, висел в веревочной петле, привязанной к ветке высокого дерева, труп старика. Рядом с ним развевались на ветру еще две пустые петли. При ярком свете луны мы увидели несколько убитых человек. Кто они и почему оказались здесь, тем более в таком виде, можно было только предположить.

Где-то близко были уже основные силы бригады. Прослушивалась радиосвязь командира части с командирами батальонов и подразделений. О правилах радиообмена не было и речи. Разговор велся открытым текстом, обильно перемешиваясь матом, истошными криками, руганью. Судя по разговору, впереди идущий батальон попал в тяжелую ситуацию, духи подбили из гранатомета первый и последний бронеобъекты, таким образом, остановив движение колонны на горной дороге, где с одной стороны зияла страшная пропасть, а с другой — к небу поднимались отвесные скалы. Командир третьего батальона растерялся, не зная, как правильно поступить и что делать. Тогда в радиоразговор вмешался командир бригады.

— Повхан, — приказал он ему, — сбрасывай подбитые машины в пропасть и срочно выводи подразделение, иначе ты всех там положишь. Как понял меня?

— Вас понял, но впереди подбит танк, а в машине продовольствие, что с ним делать?

— Я что, тебе плохо и непонятно объяснил? В пропасть! Все сталкивайте в пропасть! Освобождай дорогу и вперед, иначе все там и останетесь!

Долго еще слышался тот бой в наушниках шлемофонов. Кто-то докладывал об убитых, раненых, просил о помощи. Казалось, что волосы становятся дыбом и шлемофон вот-вот слетит с головы.

К исходу третьих суток мы вышли в указанный район, где собрались уже все подразделения и находился командный пункт бригады. За это время мы прошли совсем немного. Но какими трудными и страшными показались эти километры. Сколько мы привели машин и привезли продовольствия, никто не знал. Мы выполнили задачу, поставленную перед нами командиром бригады. После нас афганских машин уже не осталось. Когда я попытался узнать у афганского офицера, сколько его солдат покинуло колонну, уйдя в горы, сколько продовольствия мы не довезли, тот ничего не мог внятно ответить и только пожимал плечами. Абсолютно все машины имели повреждения и поломки. На многих не было даже бамперов, прицепных устройств, которые были вырваны при буксировке. Если принять во внимание, что один из наших водителей, заменивший убежавшего афганца, погиб, несколько человек получили ранения различной степени тяжести, были безвозвратно уничтожены несколько единиц автомобильной техники, все остальные повреждены, то этот «хлебный караван» обошелся нам очень и очень дорого. Именно тогда я увидел офицеров и солдат, у которых впервые появились на голове седые волосы.

— Товарищ старший лейтенант, я слышал, что вы скоро поедете в отпуск? — обратился ко мне заместитель командира взвода четвертой роты. — Я очень попрошу вас, если вы вдруг попадете в Сочи, навестите мою маму и передайте ей эту записку, — попросил он меня, протянув белый тетрадный листок. Я развернул его. В конце небольшого письма была приписка, касающаяся лично меня.

«Мамочка, чем мы здесь занимаемся и как живем, тебе расскажет этот офицер. Я очень прошу тебя, если он придет к тебе, сделай так, чтобы он ни в чем не нуждался и хорошо отдохнул. Он этого заслужил».

Мне было очень приятно читать такие строки. Так сержант Пичугин, с которым мы волею судьбы оказались в одном БТРе, по-своему оценил мое поведение и руководство подразделением в том первом боевом рейде, и я был очень благодарен ему за эту оценку.