Песнь Серебряной Плети - Бранвена Ллирска

— Я с тобой еще не закончила, — уведомил строптивый, чуть дрожащий голосок.

Киэнн невольно расплылся в очередной похабной усмешке:

— Это совершенно не проблема, детка. Я могу повторить.

Вернувшись к режиму допроса, Фэй умудрилась вытрясти из своего собеседника достаточно много любопытного, странного и местами исключительно неправдоподобного. В сущности, если все действительно обстояло примерно так, как он говорил, все эти сведения о мире Маг Мэлла, его населении, его законах и обычаях — ровным счетом ничто из этого не имело уже для них двоих никакого значения. И никакой ценности тоже. Но Фэй прожила под гнетом осознания собственной бесполезности, скрупулезно собирая крупицы знаний о мире, который давно перестал существовать, почти всю свою жизнь, и, можно сказать, ей было не привыкать. Ну, в самом деле, велика ли разница: исчезнувший мир прошлого, в который нельзя вернуться и хоть на что-либо повлиять, или такой же нереальный мир фейри, предположительно, лежащий где-то за стенами их темницы? Если на то пошло, то до второго даже ближе. И хоть бы ее осведомитель и привирал время от времени — так ведь историки и хронисты тоже это частенько делали. Так что, надо думать, у нее уже выработалось своего рода чутье на бесспорные фальсификации.

Однако, после того, как речь зашла именно о Маг Мэлле, а не о нем самом — не только тон, но даже и черты беглого короля фейри словно изменились. Разгладились. Точно он наконец перестал гримасничать и с наслаждением погрузился в блаженное сновидение, наркотический экстаз… Он говорил о серебряных башнях, пронзающих небосвод и о сапфировых ладонях озер, нежно обнимающих их подножья, о хрустальных струнах рек, натянутых на певчую лютню земли, и прозрачных пальцах заплутавшего менестреля-ветра, что небрежно касаются их, подбирая мелодию, о теплом, нежном бархате ночи и златоперых рассветах, подобных игристому вину…

А еще Фэй узнала, что сам Маг Мэлл — одинокий волшебный остров посреди безбрежного мирового океана. И что населяющие его фейри умеют ходить в другие измерения и параллельные вселенные, самая освоенная из которых — земля людей, она же Дол Старости, или, на их языке, Сенмаг. Ходят часто, но почти никогда не задерживаются — по крайней мере, по собственной воле. Потому как вдали от родного зачарованного края постепенно теряют связь с его магией, а потому стареют и умирают, как обычные люди.

В самих же Долах Блаженства, по словам Киэнна, ни старости, ни болезней, ни зноя, ни холода и впрямь не было. И если бы не природная жестокость волшебного народца вкупе с его непредсказуемостью и определенной тягой к физическому насилию — наверное, Маг Мэлл мог оказаться той самой идиллией, о какой поют в песнях и рассказывают в сказках.

Впрочем, опять же, если верить рассказчику, нравственные нормы у народа фейри (а людей в Маг Мэлле не жило вовсе, разве что десяток-другой подменышей) были едва ли не вывернуты наизнанку. К примеру, торговля считалась делом постыдным и гадким, а в воровстве ничего зазорного не находили. К вещам, местам и даже другим представителям своего рода почти никогда не привязывались, и только посягательство на собственную свободу считали непростительным злодеянием. Единого социума у них как такового не существовало, в лучшем случае — небольшие общины. Большинство же и вовсе оказывались закоренелыми индивидуалистами и социофобами, жили сами по себе и ни с кем особо не водились. Благо, магия обеспечивала их всем необходимым и даже сверх того.

Единственное, чего Фэй так и не сообщили, так это зачем же именно она сама понадобилась низложенному королю и на кой хрен он втянул ее в это «приключение». От любых расспросов на злополучную тему Киэнн старательно уходил, неизменно переводя разговор на что-нибудь другое. А когда Фэй попыталась решительно прижать его к стенке — последовательно выдал на-гора целую охапку версий, одна другой неправдоподобнее. Среди них была и такая, в которой «если трижды перетрахать всех женщин на планете, можно стать бессмертным», и «если смертная дева полюбит эльфийского короля, то снимет с него заклятье», и даже «если тайком надеть вывернутую наизнанку ночную сорочку, снятую со спящей женщины, станешь невидимкой и никто не сможет тебя поймать». После того, как не страдавшая излишней наивностью Фэй отмела их все и потребовала правды, прозвучала и еще одна: «Если бы у меня получилось сделать тебе ребенка, это обеспечило бы мне временный иммунитет».

Фэй вздохнула:

— Знаешь, я даже готова тебе поверить. Но скажи на милость, почему в таком случае твоя королева Аинэке сама хотела, нет, просто требовала, настаивала, вымогала, чтобы я с тобой переспала? Что-то ты сам себе противоречишь. И еще…

Она собиралась указать ему еще на несколько нестыковок в повествовании, и точно знала, что выведет его на чистую воду, но в это мгновение глазам ее внезапно явилось такое, что волосы на затылке медленно зашевелились. Однако Фэй все же каким-то образом совладала с собой и, старательно скрывая легкую дрожь, продолжила. Хотя уже и несколько о другом:

— Боюсь, в твоих россказнях о Кэр Анноэт, которая, аки отель Калифорния, впускает внутрь, но не выпускает обратно, есть дыра. Потому что, если все так, как ты говоришь, то объясни мне: кто зажигает свечи? Кто собирает эти самые чертовы гирлянды из черепов? И самое главное… — тут ее голос все же предательски дрогнул: — К-кто стоит у тебя за спиной?

Киэнн закатил глаза, как если бы она пыталась скормить ему самую дурацкую и банальную крипи-стори:

— Слендермен? Мне «не оглядываться»?

И, словно в насмешку, небрежно обернулся. Вот тут-то показная веселость вместе с мрачным фиглярством мигом слетели с него. За спиной у Киэнна молча стояла высокая мертвенно-бледная фигура с глубоко запавшими, воспаленными глазами, всклокоченной шевелюрой безумца и в грубом сером плаще до самых пят. Лицо женщины (а это была определенно женщина) казалось выточенным из куска мрамора, и, хотя ни у кого бы язык не повернулся назвать ее уродливой, ваявший это лицо скульптор работал уверенно и небрежно, не утруждая себя сглаживанием шероховатостей. На щеках лежали пятна слез, но слез, высохших не одно столетие назад. Сумрак ползал у ног страшной гостьи, словно униженно молил о пощаде.

— Будь… я… проклят… — только и сумел выговорить потрясенный Киэнн, переходя на язык, который он чуть раньше представил Фэй как шилайди. Фонетика, лексика и синтаксис оного показались ей достаточно схожими с древнеирландским, который она удосужилась выучить года четыре тому назад. Верней, овладеть на достаточном уровне, чтобы читать «Книгу Бурой Коровы» в оригинале. Потренировавшись пару часов, Фэй уже вполне сносно разбирала звучание и даже конструировала небольшие фразы.

— Накличешь, — глухим голосом упрекнула короля пришелица.

— Да куда уж больше! — в отчаянии отмахнулся он.

— Страшно, Дэ Данаан? — мрачная потусторонняя женщина казалась недвижимой проекцией, присутствующей и отсутствующей одновременно. Ее блеклые, немного асимметричные губы едва заметно кривились в презрительной усмешке.