Ритуал последней брачной ночи - Виктория Платова

Никакой Идры. Никакого Таллина. Без паспорта я даже достанции Бологое не доеду, разве что на перекладных. А при каждой электричкеесть шайка ментов, которая уже к вечеру будет располагать распечаткой моейфизиономии.

Возьми себя в руки, Варвара!

В любом случае оставаться здесь ты не можешь.

Эта простая и безнадежная мысль реяла надо мной, когда язахлопывала дверь своей так недавно приобретенной квартиры. И неизвестно, когдая вернусь сюда. И вернусь ли вообще.

…В метро меня посетила вполне здравая мысль об очереднойсмене имиджа, и спустя сорок минут я уже входила в знакомый до последнего болтасалон «Олеся». Помоечные джинсы и растянутая Лешикова футболка вкупе сострадальчески поднятыми бровями сделали свое дело: Наденька не сразу меняузнала.

— Что это с тобой? — спросила она, когда яустроилась в кресле.

— Постричь, побрить и поодеколонить, — плоскосострила я.

— Наконец-то ты начинаешь прозревать! Что, тот хренотпал? Для которого ты голову изуродовала? — Наденька никогда и ничего незабывала.

— Отпал. Зато появились два новых. Ради них и стараюсь.

Это была почти правда.

— Что будем делать? — Кончики острых ножницвпились в подбородок парикмахерши.

— Я же сказала. Стричься. Только кардинально.

— Налысо? — ужаснулась Наденька.

— Это чересчур. Можешь оставить ежик. Сантиметрадва-три.

— Лучше перья. Перья тебе пойдут. А затылок я сниму.

— Хорошо.

Она начала священнодействовать, а я уставилась в экрантелевизора, бубнящий за моей спиной. Телевизор отражался в зеркале, ноизображения это не портило. И я снова увидела себя — в качестве фотороботатеперь уже в центральных новостях. Наденька повернулась к телевизору, когда мойпортрет уже исчез с экрана.

— Слыхала? — спросила она. — Убили какого-томузыканта.

— Каждый день кого-то убивают… — Лицо мое вспыхнуло, а повиску поползла предательская капля пота. Я почти физически ощущала еенеторопливый основательный путь.

— Жара, — Наденька походя смахнула каплю с моеголица. — Я тоже плохо переношу. К вечеру еле приползаю. Интересно, почемуего убили?

Ещё бы не интересно! Мне тоже интересно.

— Бандитские разборки, — высказала предположениея. — Может, он наркотики перевозил. В виолончели.

— А он что, виолончелист? По-моему, об этом ничего неговорили…

Я выматерилась про себя; Стас мертв, но постулаты егокадровой политики живы: проститутка должна раскрывать рот как можно реже.Особенно если это не касается ее профессиональных обязанностей.

Наденька последний раз взмахнула ножницами, отошла от креслаи уставилась на меня. Нет, она слишком глупа, чтобы связать одно с другим.Предел ее возможностей в построении логических цепочек —волосы-ножницы-расческа-оплата-по-курсу-Центробанка.

— Ну? — спросила я. — Получилось?

— Впервые вижу тебя без макияжа, — задумчивопроизнесла она. — Очень необычно.

Что ж, у меня теперь все впервые.

Я достала зеленую двадцатку (на большее Наденька ненаработала) и вручила ее парикмахерше. Мы расцеловались (почему раньше меня этоне раздражало?), и уже у самых дверей салона меня застало сообщение об убийствеглавы продюсерской фирмы «Антарес» Стаса Дремова.

* * *

…Приехав в Питер около года назад и сразу же подцепивкакого-то таинственного молодого человека, Кайе забралась почти на самуюокраину — в дебри проспекта Обуховской обороны. Последние шесть месяцев мытолько перезванивались, теперь же я решила какое-то время перекантоваться устарой подруги. Я не собиралась задерживаться у нее надолго, но несколько днеймне просто необходимы: для того, чтобы зализать раны, обдумать ситуацию. Ирешить: что же мне делать дальше.

Я добиралась до искомого места на нескольких видахтранспорта, последним из которых был старый раздолбанный трамвай периодацарствования Никиты Сергеевича Хрущева. Вытряхнувшись из трамвая, я поплуталапо вполне деревенским зарослям сирени и только потом наткнулась на довольнооригинальную для Питера постройку: четырехэтажное здание с факелом и раскрытойкнигой на фронтоне. Цементные края факела и книги (очевидно, символизировавшихторжество советского образования) давно облупились, и из них торчали кускиарматуры. Именно здесь (о ужас!), на первом этаже, в коммунальной квартирепроживала утонченная Кайе.

— Тэрэ! — поприветствовала я Кайе, когда онаоткрыла дверь.

— Тэрэ-тэрэ, — ответила она, явно обрадовавшисьвозможности попрактиковаться в родном эстонском.

Несколько секунд мы рассматривали друг друга, а потомбросились друг другу на шею. Мне пришлось изогнуться, чтобы не задеть еевызывающе округлившийся живот.

— Когда? — спросила я.

— Ruttu [15]… Через месяц.

Кайе приложила палец к губам и провела меня в комнату —первую по коридору. Интересно, с каких это пор Кайе, любительница танцев настолах в голом виде, стала такой деликатной?…

В семнадцатиметровой клети, которую теперь занимала Кайе,царил образцовый эстонский порядок с налетом такого же образцового эстонскогошарма: затейливая керамика, сухие цветы в низких вазах, свечи, пледы, салфетки,шторы, стилизованные под рыбачью сеть. И запах кофе. Не хватает тольконационального флага за окном и национального гимна на виниловой пластинке.

— Ты изменилась! — Наши реплики прозвучалисинхронно, и Кайе рассмеялась. Я бы тоже рассмеялась. В другой ситуации.

— Как твой парень? — спросила я.

— Муж? О! Toredastiii [16]

Значит, наша маленькая паршивка с татуированными сиськамиугомонилась и даже засвидетельствовала это документально.

— А ты? — осторожно спросила Кайе.

— У меня проблемы.

Она смешно фыркнула и ухватилась за ручную кофемолку.

— Пойду сварю кофе, — извиняющимся голосом сказалаона и вместе с кофемолкой двинулась к двери.

Я осталась в комнате одна.

Вытянувшись на пледе, я прикрыла глаза и вздохнула. Еслидаже Кайе укажет мне на дверь после дружеского кофепития, ее можно понять. Я —ее лучшая подруга, шесть лет псу под хвост не выкинешь; я носила ей передачи,когда она валялась в больнице после неудачного аборта. Я прикладывала ей наморду свинцовые примочки, когда один пьяный норвежец едва не вышиб ей глаз. Ноя — ее прошлое.

Ее постыдное прошлое.