Ритуал последней брачной ночи - Виктория Платова

— Олев, — надменно процедил он. — Мне нуженОлев.

— Он в ванной. Скоро выйдет, — я постараласьпридать дрожащему, как осиновый лист, голосу максимум легкомыслия. — Емучто-нибудь передать?

— Я бы хотел поговорить с ним. — Еще секунда, и оноттеснит меня плечом, войдет в номер и…

— Кажется, вас зовут…

Несколько секунд он изучал меня, русскую шлюху, вторгшуюся всвятая святых — под своды молочно-розового и почти европейского eesti тела егобосса.

— Калью, — наконец снизошел он.

— Да, Олев говорил мне о вас…

— В таком случае передайте ему, что он опаздывает напресс-конференцию. Мы должны были выехать полчаса назад. Я жду его внизу. Черездесять минут.

Он умудрился обхамить меня, не сказав ни одного дурногослова. Я вынула из рук Калыо табличку и снова водрузила ее на дверь.

— Что-нибудь еще?

— Plika! — бросил он мне напоследок.

И без тебя знаю, тоже мне, удивил!

…Я закрыла дверь и прижалась к ней горячим лбом: десять минут.У меня есть десять минут, чтобы унести отсюда ноги. Эти десять минут — мойединственный шанс. Потом я буду рвать на себе волосы, реветь белугой и кататьсяпо полу; но это — потом. А сейчас мне нужна ясная голова. Ясная голова и хотябы минимальная способность проанализировать ситуацию… Господи, ну почему я неимела склонностей ни к чему, кроме как к разгадыванию кроссвордов в журнале«Дамский вечерок»!

Впрочем, и этого мне хватило, чтобы сообразить: в шестиклетках по горизонтали складывалось весьма неприятное слово. Оно рифмовалось сословом «конец», но было куда более емким.

Спокойно, Варвара. Не суетись под клиентом, как говаривалСтас Дремов. Сукин сын, втянувший меня в эту тухлую историю. Пусть сам теперь ивытаскивает.

В спальню к мертвому Киви я больше не заходила. Двух минутмне хватило на то, чтобы напялить платье и надеть туфли. Все остальное время япотратила на руку и нож. Я отмывала их с таким остервенением, что, казалось,протру до дыр. Просто сумасшествие какое-то! С трудом заставив себя оторватьсяот этого бесперспективного занятия, я выключила воду, завернула нож в несколькослоев туалетной бумаги и двинулась к выходу.

…Сволочной Калью наколол меня с самым очаровательнымэстонским вероломством: он никуда не ушел, он вовсе не собирался ждать Олевавнизу. Напротив, он занял ближние подступы к номеру и теперь сидел в глубокомкожаном кресле наискосок от двери. Я едва не потеряла сознание, когда увиделаего унылую физиономию.

— Он сейчас выйдет, Калью! — Неужели это я? И дажеголос у меня не дрожит.

— Onneks! [13] — Лицо подручного Кивиисказила совершенно атеистическая гримаса.

Я еще нашла в себе силы помахать ему рукой (той самой,которую так долго оттирала от крови): мол, пока, красавчик, еще увидимся. Мытеперь часто будем видеться. Твой эксцентричный шеф предложил мне руку и сердцеи всерьез подумывает, не завести ли нам детей…

И прошла мимо, едва сдерживая себя: только бы не сорваться,только бы не побежать! До спасительной лестницы было всего лишь несколькодесятков метров, но их еще предстояло пройти.

Проигнорировав лифт в стиле модерн, невесть зачемпристегнутый к трехэтажному дому, и едва не сломав каблук, я скатилась слестницы и оказалась в просторном холле. Мраморный пол, фонтан с такой жемраморной скульптурой какого-то античного говнюка; ненавязчивая стойка портье,за которой отирался теперь говнюк современный.

И три туполобых жеребца-секьюрити, от которых за верстунесло журналом «Плейбой», чипсами и оружейной смазкой. Одного из них,стриженного под фээсбэшный бобрик, я видела вчера вечером. Два других скореевсего заступили на смену ночью. Или утром. Когда кто-то убил Олева Киви.

У-бил.

Ну, наконец-то! Вот меня и затошнило!

Не хватало еще выплюнуть желудочный сок здесь, в присутствиивидеокамер. Трех видеокамер. Они лезли мне в глаза и напрочь лишали воли.Интересно, что сейчас поделывает верный Калью? Наверняка ворвался в номер,чтобы поторопить шефа… Боже, как ты несправедлив!

Шевели ногами, старуха, иначе ты выйдешь отсюда только подконвоем…

Двое свеженьких секьюрити двинулись было ко мне, но «бобрик»остановил их одним лишь коротким кивком головы: я была гостьей гостя и имелаправо на свободное передвижение. Приближаемся к Европе, совсем неплохо.

Но напрасно я радовалась: «бобрик» сам направился в моюсторону.

— Добрый день, — сказал он, профессиональнообшарив меня с ног до головы.

Уже день, очень хорошо. Долгонько мы спали. А кое-кто вообщене проснулся…

— Добрый, — пролепетала я.

Должно быть, в прошлой жизни «бобрик» служил в каком-нибудьзанюханном райотделе и курировал потаскух. Иначе между нами не установился бытакой трогательный контакт на уровне взгляда и легкого подрагивания ресниц.

«Отработала, красотка?» — спросили его глаза.

«Не то слово! Отпахала, паренек», — ответили мои.

«Ну, хоть прилично отстегнул?»

«На булавки хватит».

«Смотри не вляпайся в какой-нибудь СПИД. Кто их знает, этихграждан мира…»

«Постараюсь».

«Бобрик» распахнул передо мной двери и придержал за руку.Его пальцы были такими жесткими, что я с трудом удержалась от того, чтобы ненаписать заявление о явке с повинной.

— Всего хорошего, — улыбнулся «бобрик», обнаживвполне миролюбивые клыки волкодава.

— Вы не подскажете, который час? — набраласьнаглости я.

— Двенадцать. Без десяти.

— Опаздываю!..

Ослепительный летний день был совсем рядом. И я сделала шагему навстречу.

А теперь — бежать. Бежать отсюда со всех ног! Чертовыкаблуки…

Но бежать не пришлось. За живой изгородью из жимолостидежурило такси. Значит, у меня еще остается шанс. Я бросилась к машине и сунулаголову в салон.

— Свободны?..

Ну надо же! Это был вчерашний бугай, тот самый, который везнас с Олевом на Крестовский. Бугай тоже узнал меня и растянул рот в улыбке —совсем как охранник минуту назад.

— Улица Верности?

Я опешила. Шоферюга оказался обладателем феноменальнойпамяти, он не забыл, какой адрес я назвала ему вчера. Факаная дура, ты еще неуспела покинуть место преступления, а уже оставляешь следы и плодишь улики соскоростью кролика!

— Суворовский, — брякнула я первое, что пришло вголову, и только потом сообразила, что на Суворовском проживает Стас. Раньшедвух он в конторе не появляется, а сейчас двенадцать. Что ж, отлично. Только Стассможет защитить меня.