Под знаком Софии - Елена Раскина

– И все-таки он человек, этот граф Сен-Жермен… – заключила Екатерина, внимательно изучив донесение Шешковского. – Только на редкость долго зажился на свете… И потому мудрее тех, кто едва протянет столетие. Сен-Жермен еще пригодится Российской империи. И мне…

Григорий Потемкин сжег свою душу на огне любви к первой встреченной им Софии – государыне Екатерине. Первую Софию – бывшую принцессу Ангальт-Цербстскую – Потемкин узнал по темляку, который она попросила у него когда-то, чтобы взметнуть над головой блестевшую на июньском солнце саблю… Он страстно и горячо полюбил Екатерину – с самого дня июньского государственного переворота. Однако государыня долго считала его всего лишь дерзким юнцом, одним из своих бесчисленных поклонников, этих влюбленных в нее (или в ее власть и славу?) дурачков.

После июньского переворота 1762 года, благодаря которому София-Августа-Фредерика Ангальт-Цербстская стала русской императрицей, Григорий Потемкин начал свое восхождение по лестнице славы, ненадолго прерванное слепотой. Алкивиад лишился глаза по вине незадачливого лекаря, наложившего на лицо молодого камер-юнкера слишком тугую повязку. Повязку наложили после того, как в пьяной ссоре в бильярдной Григорий Орлов случайно, а может быть, намеренно, угодил Потемкину в глаз бильярдным кием. С тех пор красавца Алкивиада называли Циклопом – он смотрел на мир Божий только одним глазом, другой, изуродованный, плотно закрывала повязка. «Пиратская…» – как изволила выразиться государыня Екатерина.

Это внезапное уродство пренеприятнейшим образом повлияло на характер первого придворного остроумца, который осмеливался дерзить самой государыне. Потемкин оставил службу, отпустил бороду и стал готовиться к пострижению в монахи. Проходили недели и месяцы, в течение которых Екатерина тщетно пыталась вернуть Алкивиада ко двору. Но Алкивиад, превратившийся в Циклопа, никого не хотел видеть. Прежде всего он рассчитывал быть забытым женщиной, которую продолжал любить.

Потемкин не принимал посетителей, а от государыни Екатерины, решившей однажды его навестить, попросту сбежал. И лишь одному человеку он не смог отказать. На второй год затворничества Григорий согласился принять внезапно приехавшего в Петербург таинственного человека, который умел читать чужие сердца, словно запечатанные письма.

Монфера, Ракоци или Сен-Жермен появился в унылом и запущенном жилище Циклопа в тусклый осенний день, не предвещавший приятных новостей. Григорий пребывал в глубоком унынии – в монастырь идти не решался, ко двору возвращаться не хотел, читал святоотеческую литературу, которая одна спасала его отчаяния. Жития святых монахов-отшельников, выбравших для молитвенного подвига Пустыню Египетскую, врачевали душу двадцатичетырехлетнего камер-юнкера, израненную пребыванием при дворе и преклонением перед женщиной, отвергшей его искания.

Собственная душа давно уже казалась Григорию письмом, которое он медленно жег на огне свечи, и свеча эта была любовью к Екатерине. Только мечта о Греческом море мешала душе-письму обратиться в пепел, когда свеча-любовь разгоралась слишком сильно. Неожиданное уродство указало Потемкину на тщетность его исканий и несбыточность надежд. Свое увечье он счел наказанием за гордыню и теперь рассчитывал отмолить вину в лоне Православной церкви. Но на последний шаг так и не решился и на постриг не пошел. В эти решающие минуты, которые так и не привели Потемкина к окончательному решению, в келье мирянина-монаха появился гость.

– Монфера, Ракоци или Сен-Жермен… Зачем вы здесь? – спросил Алкивиад, превратившийся в Циклопа.

– Хочу помочь тебе, Григорий, – ответил тот, – уйти от мира можно всегда. Но стоит ли делать это на полдороге к великими свершениям? Чудесная судьба ожидает тебя: ты вернешь России Греческое море! Как рано ты забыл мои предсказания и нашу встречу в Москве!

– Я не забыл, – вздыхая, ответил Григорий, – я пытался добиться любви Софии Ангальт-Цербстской, государыни нашей Екатерины. Но разве она сможет полюбить Циклопа?

– Откуда тебе знать, – строго спросил Сен-Жермен, – кого полюбит женщина, сердце которой столько раз попирали? Я долго думал над этим вопросом. Если в античной мифологии упомянуты сыновья циклопов, значит, прекрасные нимфы отнюдь не пренебрегали ими!

– Не издевайтесь над бедным калекой, граф! – едва не плача, сказал Григорий, которому в эту минуту стало до слез жалко себя.

– Твое увечье не имеет никакого значения! – заверил его граф. – Екатерина отказала тебе по ошибке. Она неправильно истолковала одну мою записку. Я писал великой княгине о человеке, с помощью которого она отвоюет для России Греческое море. Но Екатерина приняла за этого человека Алексея Орлова! Государыня попросту не поверила, что никому не известный юноша, гвардейский поручик, сможет помочь ей в таком важном деле. Не забывай, ты на десять лет моложе Екатерины, а женщины крайне щепетильны в отношении возраста – своего и чужого…

– Что же заставит ее изменить свое мнение? Бельмо на моем глазу? – горько усмехнулся Потемкин.

– Страх потери… – невозмутимо продолжил Сен-Жермен. – Екатерина могла отказывать тебе, но она не захочет тебя потерять. Не стоит останавливаться перед первым препятствием – на твоем веку будет довольно несчастий. Но будет и другое – слава, военные победы, завоевание Греческого моря. Ты завоюешь и государыню Екатерину, но потом откажешься от этого завоевания, потому что другая София войдет в твою душу, как в предназначенный ей храм.

– Не может быть! – не поверил Григорий. – Разве можно добиться благосклонности у судьбы после того, как она отказала тебе в этом?

– И да и нет, – ответил Сен-Жермен. – Если человек попытается что-то изменить только для себя или из корысти – он окажется в худшем положении, чем был. Если же смельчак, подобный тебе, попытается переломить судьбу для благого дела, он добьется желаемого. Но то, что написано в книге судьбы, его рано или поздно настигнет. В книге твоей судьбы много славных дел, и одна строка сияет ярче других – ты должен помочь поверженной Византии и отвоевать у Оттоманской Порты Греческое море. Ты можешь забыть о предначертанном свыше пути, но рано или поздно на него вернешься. Только идти будет тяжелее. Вдвойне.

– И ты утверждаешь, что военные победы и любовь Екатерины – все это ожидает меня впереди? – недоверчиво улыбаясь, спросил Потемкин у Ракоци.

– Непременно, – спокойно и торжественно ответил тот. – А еще – кровь – твоя и вверенных тебе солдат, страдания, лишения и внезапная смерть в завоеванной степи. Ты не сможешь навсегда спрятаться в этом чулане. Иди и исполни предначертанное свыше! Всевышний наделил тебя особым даром и особой судьбой. От даров Господних не отрекаются из упрямства и страха. Иди и ничего не бойся! Императрица полюбит тебя и таким.

– Если ты говоришь правду, – медленно словно в наитии проговорил Григорий, – то сию же минуту к моему дому подъедет карета и из нее выйдет…