Барокко как связь и разрыв - Владислав Дегтярев

Атаназиус Кирхер (1602–1680) был младшим современником Галилея (которого ни разу ни упомянул в своих работах) и старшим современником Лейбница (с которым состоял в переписке). Однако ни литературный стиль галилеевского «Диалога о двух главнейших системах», ни «Монадология» Лейбница не мешают нам причислить их к создателям той современности, в которой мы живем. Кирхер – явление другого порядка, странное и причудливое.

Те, кто о нем пишет, обычно начинают свой рассказ с упоминания автобиографии, написанной Кирхером в преклонном возрасте. В ней этот барочный self-made man приписывает все свои успехи покровительству высших сил, не только сохранивших его невредимым во всех детских шалостях и в перипетиях Тридцатилетней войны, но и способствовавших его перемещению из немецкой провинции (а он происходил из городка Гайза в Тюрингии) в интеллектуальный центр католической Европы.

Математические способности Кирхера проявились очень рано, как и интерес к восточным языкам. По условиям места и времени, молодой немецкий католик с ярко выраженной склонностью к наукам должен был почти неизбежно вступить в орден иезуитов. Юность Кирхера совпала с началом Тридцатилетней войны, поэтому он вынужден был сменить несколько учебных заведений и несколько мест работы, а потом и вовсе покинуть Германию. По воле орденского начальства Кирхер оказался в Авиньоне, где вошел в круг Николя Фабри де Пейреска (1580–1637) – интеллектуала и антиквария, увлекавшегося древней историей. Когда орден направил Кирхера ко двору императора (которому был нужен придворный математик на место, освободившееся со смертью Кеплера), Пейреск употребил все свое влияние, чтобы это назначение не состоялось. В результате Кирхер переехал в Рим, откуда почти не выезжал до конца жизни. Он заведовал собственным музеем (Museum Kircherianum), классифицируя артефакты и натуралии, привезенные иезуитами со всех концов мира, и писал свои бесконечные книги.

Впрочем, одно примечательное путешествие Кирхер все-таки совершил: он сопровождал обращенного в католичество немецкого князя в его поездке на Сицилию и к госпитальерам на Мальту. Во время этой поездки Кирхер спускался в кратер Везувия, который незадолго перед тем извергался, что обеспечило нашего героя впечатлениями и умозаключениями для написания одной из известнейших книг.

Вспомним, как Гилберт Хайетт истолковал тот образ неправильной жемчужины, от которой произошло название стиля и эпохи: она представляет собой «сферу, в каких-то местах вытянутую и раздутую, кое-где на грани разрыва, но не распавшуюся на фрагменты. Потому „барокко“ значит „красота, но почти покинувшая пределы контроля“»65. Точно так же интеллектуальные увлечения Кирхера, на наш вынужденно дистанцированный взгляд, составляют чисто барочное единство, балансирующее на грани распада или, по словам Т. С. Элиота, взрыва.

Как нам кажется, фигура Кирхера слишком своеобразна, а его творчество чересчур демонстративно и замысловато, чтобы отнести его к какой-то из общеупотребительных в наше время категорий. Прежде всего – человек эпохи модерна не может быть одновременно естествоиспытателем и гуманитарием. Мишель Фуко в «Словах и вещах» показывает неразделенное знание о текстах и объектах внешнего мира, которое очень скоро стало казаться странным и устаревшим: так, сочинения Альдрованди, полные легенд и чудовищ, вызывали недоумение у Бюффона66. Но и это еще не всё. Даже для того чтобы считаться ученым, Кирхер не только слишком легковерен, но и до неприличия (как нам видится из нашего прекрасного далека) увлечен эстетической подачей своих умозаключений.

Однако для того, чтобы мы сочли Кирхера концептуальным художником, ему чего-то недостает. На первый взгляд, кажется, что его индивидуальности мешает правоверное католичество. Художник, полагаем мы, должен быть склонен к ереси индивидуалистического толка. Нам трудно представить, что авангард начала ХХ века мог бы питаться не теософией и искаженными представлениями о новейших достижениях науки, а религиозной ортодоксией, т. е. чем-то общеобязательным.

Впрочем, у Кирхера эта ортодоксия куда как сомнительна с эстетической точки зрения.

***

Джон Гласси, автор биографии Кирхера, красноречиво озаглавленной «A Man of Misconceptions» (что можно перевести как «Человек ошибающийся»), дает своему герою яркую характеристику, в которой выразительно, хотя и не вполне понятным образом, сочетаются удивительные прозрения и столь же удивительное легковерие. Прозрений, впрочем, меньше, а легковерия значительно больше. В отношении его ориентальных штудий можно было бы предположить, что Кирхер, не состоявшийся как миссионер, хотел верить любым рассказам о чудесах далеких стран, но то же самое будет верно и в отношении его собственных наблюдений и выводов.

Путешествия Кирхера чисто умозрительны, поэтому изображенные им Египет или Китай можно считать равнозначными странствиям души, с большим знанием дела описанным в книге «Iter extaticum».

Как замечает Джослин Годвин, автор нескольких книг о нашем герое,