Повесть о советском вампире - Александр Слепаков

– Да вы не думайте, – сказал участковый голосом, который плохо его слушался, – я не для того, чтобы слухи распускать. Я не скажу никому. Мне за вас страшно. Вы знаете, кто это? Вы странного ничего не заметили?

– Я вчера вечером с ним встретилась, потом проснулась на своей кровати в общежитии. Больше ничего не помню, – призналась женщина.

– Я не дам ему у вас кровь пить. Я убью его, как собаку, – процедил участковый.

– Что вы такое говорите! – вскрикнула женщина.

– Да это же он сам и есть. Фролов! – сказал участковый. – В своей кровати проснулись… Он еще и не такое может.

– Какой Фролов? – не поняла женщина.

– Да вы что, не слышали? Весь хутор говорит, – удивился участковый.

– Вампир, что ли? – спросила она, улыбнувшись.

– Ничего смешного, – сказал участковый.

– Я вам как кандидат биологических наук говорю, это живой человек, – заверила его женщина. – Вампиры бывают только в легендах.

– Ладно, идите, – помрачнел участковый.

Она встала с лавки и, обернувшись к нему, сказала:

– Перестаньте думать чепуху, какие вампиры? Двадцатый век на дворе. Я вам как ученый говорю. Как биолог. Бросьте. И… я рассчитываю на вашу сдержанность. Чувство такта… Ну… вы понимаете.

Она опять смутилась и, повернувшись, пошла к общежитию.

Участковый остался сидеть на лавке. Ему надо было еще посидеть какое-то время, чтобы, встав, он не выглядел неловко. Смеяться же будут.

Елизавета Петровна говорила потом, что вампир Фролов чувствовал себя тогда очень хорошо.

– Ты прикинь, Петровна, я с бабой живу, как будто я живой. Веду ее куда хочу, делаю что хочу. Я ее к себе домой привел, где я раньше жил, но только она заснула, представь, вваливается участковый с Сердюковым и Петровым-младшим. Арестовать меня хотят. Как голую бабу увидели, то им аж дурно стало. Тем более баба красивая, я тебе скажу… Они со мной разговаривают, а сами на нее смотрят. А она голая лежит, спит, а во сне… ну после того самого… успокоиться не может, все себя между ног пальцем гладит. Как они это увидели, у них, козлов, челюсть отпала. Я им сказал: выйдите из комнаты на секунду. Когда я говорю или даже думаю, люди мне подчиняются, я заметил. Ну… они вышли. Я бабу схватил – в окно выпрыгнул, бегом до общежития донес – она даже не проснулась. Я такой сильный стал, если я ударю – убью. Но я никого не трогаю: меня не трогают – и я не трогаю.

– Да, – сказала Петровна, – ты прям герой. Только детей привезут когда-нибудь из пионерского лагеря. Устроят на тебя тогда настоящую охоту. Ты думаешь, забудут про тебя? И над участковым ты зря смеешься: он сильный мужик.

– Он бабник известный, а тут такое… – заметил Фролов. – Теперь он ее от меня защищать будет. Это плохо, конечно.

– Уехать тебе надо в другое место, где тебя никто не знает, – советовала Елизавета Петровна. – Достать где-нибудь документы, устроиться в совхоз или колхоз и жить спокойно. Пошел бы ты сторожем куда-нибудь. По ночам работаешь, днем спишь. Самое то для тебя. Только ж тебя, окаянного, все равно на подвиги потянет. Ты ж так не успокоишься. Тебе же станет интересно, что ты сильнее всех. И еще я тебе скажу, Фролов, ты при жизни жрал – удержу не знал, теперь тебе твой голод держать в узде надо. Если жрать начнешь, контроль потеряешь, на тебя мужики правильную охоту устроят, еще и военных позовут, поймают тебя как миленького. И куда ты денешься?

– Мне бы еще прокантоваться немного, Петровна, я пока от могилы уходить не могу, – признался Фролов. – Мне плохо становится, и тоска накатывает, и я могу выть, как волк. А пойду на кладбище, полежу немного и проходит. Я осторожно буду, Петровна, мне еще немного времени надо.

– Слушай, Фролов, ты по ночам у людей кровь пьешь, а ты с ними почти всю жизнь прожил. Это как? – спросила Елизавета Петровна.

– Да так, очень просто. Они сами какие? – рассуждал Фролов. – Раз водку пьют да слезы льют, а другой раз глотку перерезать готовы. Что они лучше меня?

– Они лучше тебя, Фролов, – сказала Елизавета Петровна, – они люди – то любят, то ненавидят, то опять любят. А для тебя они – просто еда. Просто еда, и больше ничего. Так?

– Да, Петровна, что да, то да, – согласился Фролов.

– А эта баба? – спросила Петровна. – С которой ты того? А эта баба – она вроде научный сотрудник. И она как?

– Любит меня, – ответил Фролов, – аж вся дрожит, дотронешься до нее – аж вся дрожит.

– И ты у нее тоже небось кровь пьешь? – спросила Елизавета Петровна.

– У нее кровь, – ответил Фролов, – как чешское пиво. Я пробовал однажды. В смысле – чешское пиво. Чешское пиво – самое лучшее. Лучше, чем у нее, ни у кого крови нет. Я, как с ней живу, спокойно себя чувствую, а как она засыпает, кровь ее пью и сам дрожу не хуже ее.

– И тебе не жалко, что ты кровь у нее пьешь – все-таки баба твоя? – спросила Елизавета Петровна.

– Я ей скажу – она мне сама в чашку нальет и на подносе принесет, – ответил Фролов. – Когда-нибудь я из нее всю кровь выпью – она заснет навсегда, слова мне не скажет. Только будет, засыпая, руку мою держать.

– Университетские скоро в город вернутся, – заметила Елизавета Петровна. – Дней через десять-пятнадцать. Ты себе пока тихо живи, если ты еще без могилы не можешь обходиться. Потом уедешь куда-нибудь. А если кого мертвым найдут, тебе не поздоровится. Мужики рады, что тебя не слышно, не видно. А как ты объявишься, взбесятся хуже прежнего.

Участковый был женат и имел двоих детей – мальчика и девочку. Их не было дома, они находились в пионерском лагере на Черном море, недалеко от Геленджика, куда их устроил друг участкового, начальник пограничной заставы.

Жена участкового работала в школе секретаршей. Летом, пока школа закрыта, помогала в бригаде овощеводов. Отпуск они с мужем планировали на август. Поехать за детьми на море, снять квартиру и покупаться-позагорать вместе. Плану этому исполниться было не суждено.

Участковый и раньше, бывало, уходил по ночам, ссылаясь на оперативную работу. От этой оперативной работы была у него внебрачная дочь в Самодуровке. Жена о ней знала. Разрешала помогать. А что сделаешь? Муж попался в целом хороший. Положение занимает, в селе его уважают, работящий, умелый, пьет в меру, не дерется, член партии, но кобель. Так ведь мужик он и есть кобель, если не больной. Можно этого прогнать, другого взять. Ну и будет он больной, лечи его. Или опять же он будет кобель. Требовать от кобеля супружеской верности можно и нужно. Но в меру, не отравляя ему жизнь окончательно, иначе останешься одна с детьми. Жена участкового была женщиной умной и рассудительной.

Но теперь, когда он стал уходить по вечерам и приходить совсем поздно, а то и под утро, у нее появились нехорошие предчувствия. Во-первых, было ему за сорок, а в этом возрасте мужики дуреют. Во-вторых, эти городские понаехали, а у них бабы, как чайки, прям на лету хватают. Чаек, хватающих на лету, она видела в прошлом году, когда они с мужем и детьми плавали по Дону на пароходе «Петр Чайковский». А в-третьих, еще эта история с вампиром.