В поисках Лин. История о войне и о семье, утраченной и обретенной - Барт ван Эс

На той же странице две фотографии детей, которые членами семьи не являются. Первый, тоже любительский, подписан «Анни Мокхук»: тоненькая хорошенькая девочка в клетчатом платье, толстых носках и темных туфлях.

И здесь фотограф поместил ее в центре кадра, во весь рост. Позирует она застенчиво, вытянув руки по швам. Вокруг девочки – зеленые заросли, от чего кажется, что она парит на этом фоне, возносясь в небо. Из-за ярких солнечных лучей ее клетчатое платье сливается с лоскутным узором света и тени. Можно подумать, что улыбается девочка откуда-то сверху. Анни живет через несколько домов от тети, и если Лин проводит время не с Кесом, то непременно с ней: то играют на улице, то уходят в бассейн, то исследуют окрестности.

Последний снимок на странице заметно отличается от прочих. Это большая пожелтевшая фотография с закругленными уголками, а на ней – темноволосый мальчик лет девяти, с печальными глазами.

Фотография раньше была сложена пополам – посередине снимка остался сгиб, внизу оторван кусочек, края обтрепанные и помятые, как у древнего пергамента. Поза мальчика почти как на портретах XIX века: голова и плечи четко выделяются на светлом фоне – не то что на неуклюжих пересвеченных кадрах рядом. Под фото подпись синей шариковой ручкой: «Хансье». Вырванный кусочек оставил дыру там, где у мальчика сердце, – на том самом месте, куда полагалось нашивать желтую звезду.

На этой странице – те, с кем Лин общалась каждый день в течение месяцев, проведенных в Дордрехте. Бывает, она внезапно разражается слезами, но чем больше участвует в будничной жизни Билдердейкстрат, тем меньше плачет. В семье о таких переживаниях разговаривать не принято. Собственно, о чувствах вообще никто не говорит, и о матери с отцом тоже: тетушка и дядя просто надежны и справедливы. Если расшибешь коленку, тетушка смажет ее йодом, поцелует и отправит играть дальше.

С Кес, Анни или другими детьми на улице всегда весело. Правда, игры у них немного отличаются от тех, к которым Лин привыкла, но если перевыучить правила – сколько делать шагов, до скольки считать с закрытыми глазами или сколько стеклянных шариков разрешается взять в руку за один раз, – оказывается, что всё то же самое.

Как-то в сентябре, когда они оба сидели на кухне, Лин просит Кеса что-нибудь написать в ее альбом. Она опасается, что для него это все девчачья чепуха, но Кес без единого слова берет у нее альбом, садится за стол и долго-долго грызет кончик ручки. Наконец он начинает выводить буквы, от усердия высунув кончик языка вбок. Лин он разрешает посмотреть, только когда все готово, и тут оказывается, что обе страницы исписаны каллиграфическим почерком, с завитушками на концах букв, ровно-ровно по карандашным линейкам. Кес расставил слова так, что иногда читать надо сверху вниз, а иногда – по диагонали.

Почти все буквы выписаны безупречно. Только на конце слова «Линтье» на самом верху страницы чернила легли чуть погуще: Кес сначала написал «Лин», а потом приписал «тье», то есть «маленькая», «малютка», ласковое обращение.

С Али Лин общается гораздо меньше: та теперь уже слишком взрослая, чтобы играть на улице, и больше водится с подругами, болтая о нарядах, прическах, мальчиках и всяком таком, что Лин неинтересно. Написав Лин в альбом, Али рисует перед ней будущее, которое очень отличается от детских игр.

У Али почерк такой же, как и она сама: опрятный, сдержанный и взрослый.

Удивительно, что она пишет про мир сельских домиков, коровьих стад и крестьян, который так не похож на их мир террасной застройки и фабричных рабочих. Правда, ферм Лин видит немало – когда они с Кесом совершают вылазки в окрестности Дордрехта за всякой живностью или навестить бабушку и дедушку в Стрейене, куда двадцать минут езды автобусом от Билдердейкстрат. Бабушка и дедушка Стрейен (в этом селении у всех такие фамилии) арендуют дом из трех комнат в деревне, где нет электричества, так что по вечерам зажигают керосиновую лампу, но чаще ложатся спать, едва стемнеет.

По выходным Лин часто бывает в Стрейене с Кесом и Али. Все трое глазеют в окна на бескрайние плоские поля, автобус, подпрыгивая, катит себе вдоль дамбы, – едут как короли. У бабушки и дедушки они спят на чердаке под скатом крыши, забравшись по приставной лесенке. Перегнувшись через край, можно рассматривать комнату внизу, но керосиновую лампу почти сразу тушат. Пламя с тихим «хлоп» гаснет – и тогда уже ничего не разглядишь. Лин даже не догадывалась, что на свете существуют такая темнота, такая тишина. Когда она смотрит во мрак, перед ней плывут какие-то фигуры, а в ушах звенит.

Утром девочка помогает покормить свинью (скоро ее зарежут на солонину, которую отправят в кладовую), кроликов и кур. Все они живут в загончиках на узкой полоске земли, окружающей дом, – ноги там так и вязнут в глине. И носы у кроликов мягкие и холодные, как глина: зверьки выхватывают пучки травы из протянутой руки Лин. Дом стоит прямо под дамбой, которая горой возвышается за ним, и глядит окнами на темную воду канала и на бескрайнее море полей, что тянутся вдаль и тают в утреннем тумане.

За завтраком Лин втискивается за стол между Кесом и Али. Бабушка, в фартуке, – она говорит на сельском голландском, и Лин ее едва понимает – прижимает к животу буханку и мажет маслом краешек.