Вокруг света в 80 дней - Жюль Верн

спал так же мирно, как в своем спокойном доме на Севиль-Роу.

В шесть часов утра путники снова двинулись. Проводник надеялся к вечеру достигнуть Аллахабада.

Таким образом, мистер Фогг терял только часть тех сорока восьми часов, которые сэкономил с начала путешествия.

Миновав последние отроги горного хребта Виндья, Киуни снова побежал быстрой рысью. К полудню проводник обошел поселок Калинджар, расположенный на реке Кани, притоке Ганга. Проводник по-прежнему избегал обитаемых мест, чувствуя себя гораздо безопаснее в безлюдных пустынях, лежащих в долине великой реки. Город Аллахабад находился не дальше чем в двенадцати милях к северо-востоку. Последний привал сделали в банановой роще. Сочные бананы, такие же сытные, как хлеб, и такие же вкусные, как сливки, были по достоинству оценены нашими путешественниками.

В два часа проводник свернул под покров густого леса, который тянулся на расстоянии нескольких миль. Ехать лесом было безопаснее, чем по открытому месту. Во всяком случае, до сих пор не произошло ни одной неприятной встречи и можно было надеяться, что все путешествие окончится без приключений. Вдруг слон неожиданно остановился, проявляя явное беспокойство.

Было четыре часа.

— Что случилось? — спросил сэр Френсис Кромарти, высовывая голову из своей корзины.

— Не знаю, господин генерал, — ответил парс, вслушиваясь в неясные звуки, долетавшие сквозь густую листву.

Несколько мгновений спустя гул стал более отчетливым. Казалось, это был очень отдаленный хор человеческих голосов и медных инструментов.

Паспарту весь превратился в слух и зрение. Мистер Фогг терпеливо ждал, не произнося ни слова.

Проводник, соскочив со слона, привязал животное к дереву и углубился в чащу леса. Через несколько минут он вернулся, говоря:

— Это процессия браминов[53], направляющаяся в нашу сторону. Постараемся, чтобы они нас не заметили.

Затем он отвязал слона и завел его в чащу, посоветовав путешественникам не сходить на землю. Сам он стоял настороже, готовый в любую минуту вскочить на слона, если бы пришлось бежать. Он надеялся, что религиозная процессия пройдет мимо, не заметив их, так как они были совершенно скрыты густой листвой деревьев.

Нестройный шум голосов и музыкальных инструментов приближался. Слышалось однообразное пение, сопровождаемое ударами там-тама[54] и звоном цимбал. Вскоре, в полусотне шагов от наших путешественников, показалась голова процессии. Сквозь листву они свободно могли видеть причудливые фигуры участников этой религиозной церемонии.

В первом ряду выступали жрецы с митрами на головах и в длинных расшитых золотом одеяниях. Их окружали мужчины, женщины, дети, певшие какие-то похоронные псалмы, прерываемые через правильные промежутки ударами там-тама и цимбал.

Позади них, запряженная двумя парами зебу в роскошных попонах, двигалась колесница на высоких колесах, спицы и ободья которых изображали переплетающихся змей. На колеснице высилась безобразная статуя с четырьмя руками, темно-красным телом, дикими глазами, спутанными волосами, высунутым языком и толстыми накрашенными губами. На шее у нее было ожерелье из человеческих черепов, а на бедрах пояс из отрубленных рук. Она стояла на распростертом великане без головы.

Сэр Френсис Кромарти узнал эту статую.

— Богиня Кали, — прошептал он, — богиня любви и смерти!

— Смерти — я согласен, но любви — никогда! — заявил Паспарту. — Вот уродина!

Парс знаком предложил ему замолчать.

Вокруг статуи суетилась, металась, извивалась группа старых факиров, исполосованных коричневой краской и покрытых крестообразными порезами, из которых каплями сочилась кровь. Это были безумные фанатики, которые во время торжественных индусских церемоний бросаются под колеса колесницы Джагернаута[55].

Позади них несколько браминов, одетых со всей присущей Востоку пышностью, вели какую-то женщину, с трудом передвигавшую ноги.

Она была молода и своей белизной походила па европеянку. Ее голова, шея, плечи, уши, руки и ноги были увешаны драгоценными камнями, ожерельями, браслетами, серьгами и кольцами. Туника, расшитая золотом и покрытая легким покрывалом, обрисовывала очертания ее фигуры.

Вслед за молодой женщиной — какой ужасный контраст! — стража, с заткнутыми за кушаки обнаженными саблями и длинными пистолетами с серебряными насечками, несла в паланкине труп человека.

Это было тело старика, облаченное в богатейшие одежды раджи. На нем был расшитый жемчугом тюрбан, шелковый халат, затканный золотом, кашемировый пояс, изукрашенный бриллиантами, и великолепное оружие индийского князя.

За ними шел оркестр музыкантов, сопровождаемый толпой фанатиков, чьи дикие крики заглушали звуки музыкальных инструментов.

Сэр Френсис Кромарти печальным взглядом проводил это пышное шествие и, обратившись к проводнику, сказал:

— «Сутти»?

Парс утвердительно кивнул головой и приложил палец к губам. Длинная процессия медленно прошла под деревьями, и вскоре последние ее ряды скрылись в чаще леса.

Мало-помалу пение стихло. Некоторое время слышались еще отдаленные выкрики, и наконец весь этот шум сменился глубокой тишиной.

Филеас Фогг слышал слово, произнесенное сэром Френсисом Кромарти, и, как только процессия исчезла, спросил:

— Что такое «сутти»?[56]

— «Сутти» — это человеческое жертвоприношение, — ответил бригадный генерал, — но жертвоприношение добровольное. Женщина, которую вы видели, будет сожжена завтра при первых лучах солнца.

— Негодяи! — воскликнул Паспарту, который не мог сдержать своего негодования.

— А мертвец? — спросил мистер Фогг.

— Это князь, ее муж, — ответил проводник, — независимый раджа Бундельханда.

— Как, разве такие варварские обычаи еще существуют в Индии? И англичане их не искоренили? — спросил Филеас Фогг, в голосе которого не слышалось ни малейшего волнения.

— В большей части Индии, — ответил сэр Френсис Кромарти, — подобных жертв больше не приносят. Но наша власть не распространяется на некоторые дикие местности и, в частности, на Бундельханд. В северных отрогах гор Виндья не прекращаются убийства и грабежи.

— Несчастная! — прошептал Паспарту. — Ее сожгут заживо!

— Да, — ответил бригадный генерал, — а если бы не сожгли, вы и представить себе не можете, как ужасна была бы ее жизнь! Таким женщинам обрезают волосы, им дают в день всего несколько щепоток риса и считают нечистыми тварями. Они умирают, где придется, как паршивые собаки. Только подобная перспектива, а не любовь или религиозный фанатизм, толкает этих несчастных на казнь. Иногда, впрочем, такие жертвоприношения и на самом деле бывают добровольными, и властям приходится энергично вмешиваться, чтобы их предотвратить. Несколько лет тому назад, когда я жил в Бомбее, к губернатору обратилась молодая вдова с просьбой позволить ей быть сожженной вместе с телом своего мужа. Губернатор, понятно, отказал. Тогда эта женщина отправилась во владения независимого раджи и там принесла себя в жертву.

Во время рассказа бригадного генерала проводник все время покачивал головой и, когда