Другая медицина. История врача, который спасает тех, кому некому больше помочь - Евгений Косовских

Но я подумал, что за эти два часа я как раз успею съездить в следственный комитет. Просидев там больше часа, я кое-как дождался следователя по делу Владимира. Он не понимал, почему меня к нему прислали из морга. Пришлось подключать нашего юриста-волонтера Елену из администрации. Следователь, недолго думая, заявил, что он такими вещами не занимается, и «отфутболил» меня по другому адресу. Затем мне снова позвонила Елена и попросила вернуться назад к следователю и добиваться своего.

Долгая история продолжалась, и в итоге следователь сказал, что нужно во вторник (так как в другие дни он занят) вернуться в морг и вместе с ним еще раз опознать труп, и тогда он выдаст какую-то бумажку, на основании которой дадут третью бумажку, для того чтобы получить четвертую, по которой мы были бы вправе кремировать Владимира.

На обратном пути я все же успел забежать в миграционную службу и забрать справку уже с печатью, опасаясь, как бы позже мне вообще не передумали ее выдавать.

Суть данной истории такова: если нет родственников, то похоронить человека не может никто, кроме государства. А если кто-то из гуманных соображений все же возьмется за организацию похорон, то нужно собрать как минимум пятнадцать различных бумаг и справок. А если у погибшего еще нет и паспорта, то, считай, все пропало: нужно проводить опознание в присутствии представителей определенных органов и прочее, прочее, прочее…

Меня это злит до сих пор: ну почему, можно сказать, уже разложившегося человека нельзя похоронить спокойно? Почему все дело упирается в бесконечные бумаги и справки? Мы же таким образом экономим государственный бюджет, за счет которого и захоронили бы Владимира под номером на столбике…

В указанный день следователь приехал в морг, и вместе с ним мы написали акт об опознании тела. Работники морга пошли нам навстречу и сделали все возможное, чтобы дело не затягивалось на долгое время. На основании акта опознания мне выписали справку. В ЗАГСе, в свою очередь, тоже без лишних вопросов быстро вошли в мое положение и выдали свидетельство о смерти и еще одну справку.

К этому времени мы нашли батюшку для отпевания Владимира и через группу собрали деньги на кремацию. Но в самом крематории снова пришлось поспорить. К стандартному прайсу по кремации можно добавить «услугу» – аренда панихидного зала и отпевание (только с их батюшкой!), и это было на порядок дороже, чем просто арендовать зал. Пригласить нашего батюшку нам тоже не разрешили. Пришлось дойти до руководства, объяснять им, что мы кремируем усопшего за счет денег, пожертвованных народом. Мы даже пригрозили тем, что напишем про странные порядки в крематории, и народ сам разберет его по кирпичикам, а антимонопольная служба и вовсе просто может их закрыть.

Стиснув зубы, администрация крематория согласилась на наши условия. Подумать только: вся суть конфликта была в том, что они из-за нас «теряли» какие-то девять тысяч рублей…

В итоге мы подписали договор и назначили кремацию на дату через неделю от текущей. Закупили белье для Владимира (пижаму, трусы и носки). Сотрудники крематория удивлялись и говорили, что ему не нужна одежда, ведь «он же у вас сгнил, гроб все равно будет закрытый». Пришлось опять им объяснять, что есть такая вещь, как совесть, которая не позволит нам кремировать голого Владимира.

Почему именно кремация, спросите вы? Дело в том, что во время восстановления справок и беготни по следственным комитетам всплыло много новой информации. Например, то, что Владимир родился под Челябинском, а затем его мать родила второго сына – Кирилла и уехала на постоянное место жительства в другой конец области – за 220 км. Так Владимир попал в детский дом и затем в интернат. Кирилл же начал выпивать и уехал в Челябинск, где продолжил вести асоциальный образ жизни. Их мать умерла в 2016 году в 66 лет, и ее похоронили за счет государства на обочине кладбища, как и всех, кого хоронят без родственников. Через год в село приехал ее младший сын Кирилл, продал дом покойной матери и опять исчез…

Нам было ясно, что какими бы ни были отношения мамы и сына, сыну лучше быть рядом с матерью, тем более после 40 лет разлуки. Но довезти его тело в разложившемся состоянии до нужного места было невозможно: запах и истечения плоти не позволили бы это сделать.

Поэтому во вторник, в день Пресвятой Богородицы, мы стояли у крематория и ждали, что, может, подъедет кто-то еще, но никого, кроме нас, четырех волонтеров, не было.

Я хорошо понимаю других людей: очень сложно прийти на похороны. Кроме того, мы и так были благодарны за пожертвованные деньги, которых нам хватило на кремацию.

Когда подошло время, мы отправились в траурный зал, у входа в который нас уже ждала молодая девушка-администратор. Сразу у входа она с лицом, «исполненным скорби и печали», произнесла заученную наизусть фразу: «Отключите телефоны и заходите в зал. Первыми заходят самые близкие люди».

Мы, честно, немного растерялись и на секунду задумались, кто из нас самый близкий. Но я буркнул, что тут все самые близкие, и мы одновременно шагнули через порог. В центре зала стоял закрытый гроб. Надо сказать, что на тот момент со дня смерти Владимира прошел уже сорок один день…

Мы по очереди положили цветы на крышку гроба, зажгли свечи возле иконы и молча сели, погрузившись в свои мысли. В тот момент мне стало спокойно на душе. Ведь теперь Владимир закончил тут, на Земле, свою жизненную дорогу и пошел куда-то туда, дальше… У других волонтеров (как они потом поделились) тоже не было чувства скорби, а скорее легкая радость от того, что удалось собрать нужную сумму, все организовать и достойно проводить человека в последний путь.

Мы дожидались приезда батюшки Иоанна, а пока у нас было время повнимательней рассмотреть убранство траурного зала и сам гроб. Вот именно этот гроб и привлек наше всеобщее внимание. Согласно смете расходов за гроб с меня взяли две тысячи четыреста рублей, как за новый. Но новым он точно не был! На красном бархате, которым он был оббит, я заметил потертости… Выходит, Владимира положили в гроб, в котором до него успело полежать уже несколько человек!

«Это, что же, – подумал я с негодованием, – “дежурный гроб” получается? Простились с человеком, затем тело – в печку, а гроб – по второму кругу, а затем и по третьему – чего добру пропадать?»

Тем временем приехал наш батюшка – и начались приготовления к отпеванию усопшего. Мы взяли в руки свечи и встали вокруг гроба. Церемония началась.

Где-то в самой середине процесса отпевания в зал вошла администратор и начала настойчиво высказывать (точнее, громко шипеть) претензии по поводу свечей в руках. Ее нападки пришлось отражать Татьяне, которая, по иронии судьбы, стояла с краю. Она-то и приняла на себя основной удар и весь негатив, исходящий от администратора мраморной печки.

– Я вам еще раз повторяю: уберите свечи! Вы что, не слышите? У нас нельзя держать свечи в руках, вон, ставьте на божницу! – шипела она громче молитв батюшки.

– Девушка, дайте процессию закончить – и мы все уберем, – твердо сказала Таня.

Но администратор упорно стояла подле нас и продолжала сверлить всех взглядом. По мнению администратора, наши действия были недопустимы, так как нарушали требования пожарной безопасности. Хотя абсурдность ситуации зашкаливала: ведь мрамор, которым был отделан каждый сантиметр траурного зала, не очень хорошо горит. И все же ей удалось нас немного оттеснить, а мы не стали устраивать по этому поводу скандал, так как голос «искренне нам сочувствующего» администратора уже и так перекрывал молитву батюшки.