Сыновья - Вилли Бредель

Шрифт:

-
+

Интервал:

-
+
1 ... 12 13 14 15 16 17 18 19 20 ... 133
Перейти на страницу:
делал доклад о немецкой песне, — Вальтер Брентен.

— Что? — Шенгузен подскочил. — Брентен? Интересно! Отпрыск Карла Брентена? Ну да, естественно. Как говорится, Килинг, яблоко от яблони недалеко падает. Из семейства Брентенов, значит! Ну, дружок, мы тебе загодя обрежем крылья. Вышвырнем тебя, как и папашу! Форменное гнездо анархистов эти Брентены!

Часть вторая

ПОД ТЕМИ ЖЕ ЗВЕЗДАМИ

ГЛАВА ПЯТАЯ

I

Звонок.

Еще звонок.

Звонок за звонком.

— Карл, ты? — Вмиг цепочка сброшена, и Фрида широко распахивает дверь.

Гренадер Брентен без слов вваливается в дом, в походной форме, нагруженный до отказа, взмокший от пота. В столовой он сбрасывает на пол зажатые под мышками свертки и ранец.

— У-у-уф! — отдувается он, тяжело опускаясь на стул. — Слава богу, наконец-то я дома.

Фрида безмолвно и слегка испуганно всматривается в мужа. Ей кажется, что он как-то странно изменился. Это уже не благодушный коммерсант с лицом чревоугодника и солидным пивным брюшком; перед Фридой затравленный, исхудалый, измученный человек, и лицо у него такого же землистого цвета, как его заношенная форма. Пышные, закрученные вверх усы уже не идут к костлявой, угрюмой физиономии. Когда он усталым жестом сдвинул на затылок солдатскую фуражку, Фрида увидела, что последние остатку волос у него выпали; череп гол, гладок и в каких-то странных буграх. Да, было от чего испугаться: год военной службы здорово его истрепал. Сердце у Фриды сжалось от острой боли за мужа. Она раскаивалась, что часто смеялась над его жалобными письмами и считала его нытье преувеличенным.

Он поднял глаза.

— Здравствуй, Фрида.

Она только кивнула в ответ.

— Ну и поездка! Сущий ад. За всю дорогу не присел. И вдобавок ко всему с Гольштейнского вокзала тащился пешком.

— Отдышись немного, — сказала она.

В военной форме она видела его только на фотографиях, и на них он казался бравым солдатом. А тут — воротник слишком высок для его короткой шеи, голенища походных сапог чересчур длинны для его коротконогой фигуры. Обмундирование выцвело. Только пуговицы блестят и сияют, как краны на ее газовой плите.

Ему стало не по себе от упорного взгляда жены, и он отвел глаза, потом от смущения начал старательно вытирать пот с лица и схватился за сердце: он все еще Тяжело дышал.

— Десять дней! Больше за эти две золотые монеты не мог вырвать. Кто их дал? Мими?

— Как же! Держи карман шире! — ответила Фрида запальчиво. — Уж пора было бы тебе раскусить Вильмерсов. Эти людишки думают только о себе. Мальчик наш раздобыл их.

— Да-а? А где он?

— В своем Союзе молодежи. Он там чуть не все вечера проводит.

— Малютки тоже нет?

— Она-то дома, спит уже. Хочешь на нее посмотреть?

— Потом! Достань-ка мой летний костюм!

— Ты что, уже собираешься куда-нибудь?

— Нет, нет, только бы переодеться. Сбросить с себя эту грязную мерзость. И как можно скорее.

— Так помойся сначала. Вшей на тебе нет?

— Да что ты? У нас нет вшей.

Фрида не может скрыть усмешки. Он это видит и понимает, что она ему не верит.

— Ты посиди, отдохни, а я согрею воду и все приготовлю. — И она ушла на кухню.

Он сидел, оглядывал комнату, свою комнату. Все на прежнем месте: стулья, раздвижной стол, шкаф с резьбой, стенные часы, выигранные на лотерее, устроенной как-то в «Майском цветке», картина со львом и ребенком. Вот фотография: он и Фрида женихом и невестой. Никаких перемен за минувший год, ровно никаких. Разве только ковер немножко истрепался. И удобного кресла по-прежнему не хватает. После войны он купит кресло. Непременно. Это будет его первое приобретение. Неужели уже больше года, как его вырвали отсюда? Здесь ничего, решительно ничего не изменилось, а в его существовании все, все перевернулось вверх дном. Его жизнь в казарме — наполовину цыганская, наполовину каторжная. Там его учили ходить, учили стоять, вымуштровали так, что он по команде смотрел направо, налево или прямо; он и дышать-то стал, как предписано, ибо дышать разрешалось только так, как положено по уставу. Если ему хотелось в этом сумасшедшем доме хоть на мгновение почувствовать себя человеком, он должен был оплачивать такое удовольствие сигарами, как оплатил золотом и этот свой первый отпуск. Одели его в форму с медными пуговицами и с золотым кантом на петлицах. Если бы ему продели через нос кольцо, пришлось бы и это стерпеть. Как часто за прошедший год он готов был растерзать себя, и тем более — всех остальных! Каких только картин мщения не рисовала ему разгоряченная фантазия, когда он изнывал от бессильного отчаяния! С первого же дня его смертельным врагом в казарме стал унтер-офицер Кнузен, Адам Кнузен, трактирщик из Брамфельда. Сколько раз Карлу Брентену снилось, что он вместе с добрыми друзьями и помощниками буквально стирает с лица земли этого Кнузена, а заодно и его трактир. В последний раз, когда ему снилось такое сладостное побоище, он победоносно огляделся и, убедившись, что все основательно измолочено, вдруг с величайшим изумлением обнаружил, что вместе с ним дрались Пауль Папке и Густав Штюрк. Они? Это показалось ему таким невероятным, что он сразу проснулся…

Фрида просунула голову в приоткрытую дверь:

— Вода готова, Карл, можешь помыться. Костюм я уже достала.

Брентен задумчиво посмотрел на жену. Она тоже не изменилась. А впрочем… Да, как будто помолодела, стала живее. Лицо спокойное, даже веселое. Быть может — нет, даже наверняка, — она совсем неплохо себя чувствовала на положении соломенной вдовы.

II

Гренадерская форма, словно куча тряпья, валяется в углу за платяным шкафом; Карл Брентен, в летнем светлом костюме, помахивая тростью, важно прохаживается по дому взад и вперед, из столовой по коридору в кухню, где Фрида готовит ужин, из кухни опять в столовую, потом в комнатку Вальтера и по тому же маршруту — назад в кухню. В коридоре висит зеркало, и каждый раз, проходя мимо, гренадер Карл Брентен с восхищением смотрит на Карла Брентена штатского и приветствует его самодовольной, счастливой улыбкой. Он расправляет плечи, потягивается, вертит ничем не стесненной шеей, свободно и легко дышит. Какое наслаждение! Нет никого, перед кем нужно стоять навытяжку. Никого, кто может свирепым окриком остановить его. Никто не сунется с обыском в его тумбочку и назавтра не пошлет на штрафное учение. В полном блаженстве от сознания вновь обретенного человеческого достоинства, он закуривает гаванскую сигару и каждый раз, проходя по кухне, бросает — о чудеса! — ласковое словцо Фриде. На сковородке

1 ... 12 13 14 15 16 17 18 19 20 ... 133
Перейти на страницу:

Комментарии

Обратите внимание, что комментарий должен быть не короче 20 символов. Покажите уважение к себе и другим пользователям!

Никто еще не прокомментировал. Хотите быть первым, кто выскажется?