Битва за хлеб. От продразверстки до коллективизации - Елена Прудникова

Крестьяне с самого начала негативно относились к идее купли-продажи земли, поскольку очень хорошо понимали, что за этим последует. В крестьянских наказах 1905–1907 годов нет ни одного, который бы поддерживал Столыпинскую реформу. В обобщенном приговоре крестьян Костромской губернии, отправленном в марте 1907 года в Государственную Думу, говорилось:

«Требовать отмены закона 9 ноября 1906 г., разрешающего выход из общины и продажу надельной земли, так как закон этот через 10–15 лет может обезземелить большую часть населения и надельная земля очутится в руках купцов и состоятельных крестьян-кулаков, а вследствие этого кулацкая кабала с нас не свалится никогда».

Так что основу раскулачивания заложил не Сталин, а Столыпин. Сталин же…

Впрочем, всему свое время.

* * *

…Как чувствовали себя в Российской империи крестьяне, составлявшие подавляющее большинство населения – более 80 %? Как угодно, но только не гражданами… да, пожалуй, и не людьми. Что может быть ниже, чем нищий на церковной паперти? Однако нищему, по крайней мере, не запрещено показывать свои язвы и рассказывать о своих бедах. А вот еще цитата из крестьянских писем в Государственную думу:

«Волостное правление служит не нам, а мы принуждены служить ему; когда мы вздумали заявить ему о нашей нужде нашей земской управе, о том, что кругом нас лишь надувают и обирают, что на обсеменение нам дали почти наполовину семян невсхожих, что нам грозит и на будущий год неурожай, что становые да урядники за подати и штрафы готовы последний кусок у полуголодных ребятишек наших изо рта вырвать, – так что с нами хотят сделать земский начальник с волостным правлением? Он приказал арестовать нашего уполномоченного собирать подати, он обещал засадить в холодную всех, подписавших эту бумагу! Это что значит? Это значит, что у нас, у холодных и голодных, у темных, вырывают кусок хлеба и в то же время не дают никакой возможности никому голоса своего подать. Это значит, что нас сознательно толкают в могилу от голодной смерти, а мы слова не моги сказать против этого!»[34]

Земский начальник – это персона весьма интересная. Он – «главный по крестьянским делам» в конкретной волости. Он – точка сопряжения государства и населения. Земские начальники всегда – дворяне, как правило – дворяне, до такой степени ни к чему не годные, что не смогли найти себе другой работы. Они твердо держат сторону государства. Пройдет еще несколько месяцев, и они будут являться в деревни во главе карательных отрядов. Кстати, и земские начальники, и отряды земской стражи содержались за счет тех самых крестьян, которых они «усмиряли». Помещики платили с десятины вдвое меньше, чем крестьяне, монастыри не платили вообще ничего.

Это все тот же «социальный расизм», за который жестоко, но не чрезмерно поплатилось русское высшее общество. Вот еще несколько картинок с той же выставки…

Не помню уж, в чьих мемуарах мне встретился один случай. Некий молодой офицер – что-то вроде поручика – в офицерском собрании потребовал бутылку шампанского. По-видимому, он был уже на взводе или еще по какой-то другой причине (может, задолжал), но солдат-официант отказался ее принести. Тогда поручик, недолго думая, застрелил непослушного солдата. Бывает, в общем… Поразительно не это, а другое. В полку – на полном серьезе – развернулось движение в защиту этого офицера, которого за его выходку все-таки отдали под суд. Однополчане – на полном серьезе – доказывали, что судить его не надо… Не то чтобы не за что, но офицер-то хороший…

Воспоминания о царской армии красноречивыми примерами переполнены сверх всякой меры. Ну, может быть, не такими экстремальными, но солдатики после Февраля знали, за что мстили…

Ладно, армия требует беспрекословного повиновения. А как поступали с крестьянами? Тот же С. Кара-Мурза пишет:

«Мы сегодня предельно чутки к страданиям дворян, у которых мужики сожгли поместья. Но ведь надо вспомнить, что было до этого, – за волнения, для „урока“, еще верноподданных крестьян заставляли часами стоять на коленях в снегу, так что с отмороженными ногами оставались тысячи человек. Разве такие „уроки“ забываются? Ведь это – гибель для крестьянского двора. Никогда американский плантатор не наказывал раба таким образом, чтобы причинить вред его здоровью, – а что же делали российские власти с крестьянами!»

К «черному народу» относились и рабочие. После поражения революции 1905 года российская промышленная верхушка, растеряв от радости последние мозги, принялась с упоением топтать побежденных. Какими идиотами надо быть, чтобы, едва полиция загнала рабочих на заводы, тут же начать снижать расценки – а их снижали, хорошо, если на 10 %, а ведь случалось, что и вдвое. Тут же был увеличен рабочий день, восстановлены штрафы, все с той же бесконечной изобретательностью: за выход на лестницу, за долгое пребывание в туалете, за «дерзость» (или то, что ею сочли), даже за полученную самим же рабочим травму.

Издеваются, торжествуя победу, и даже не ощущают, что земля-то под ногами уже плавится от внутреннего жара. Мол, еще раз полезут – еще раз загоним на место. Стоит ли удивляться, что спустя десять лет господа фабриканты не нашли у народа ни малейшего сочувствия.

Вот еще замечательная фигура того времени – Петр Аркадьевич Столыпин, вплотную приблизившийся к тому, чтобы быть объявленным «лицом России». В известном смысле так оно и есть: той России, которую сейчас усердно раскручивают на экранах, именно такое личико и подошло бы…

Говоря о деятельности «великого реформатора», нельзя упустить один ее аспект, а именно – его усердную работу по подавлению революции. Не против революционного террора, отнюдь (террористов судили хоть и военные суды, однако после положенного следствия, и наказывали гораздо мягче), – а чтобы справиться с крестьянскими восстаниями, Столыпин ввел знаменитые военно-окружные и военно-полевые суды. В них не было юристов – судили обычные армейские офицеры, а права им были предоставлены широкие.

Российская армия мирного времени была в высочайшей степени заражена социальным расизмом. Можно представить, как вели себя эти офицеры, заседая в военных судах и участвуя в карательных экспедициях. За 1906–1909 годы военно-окружными судами было приговорено к смертной казни 6193 человека (повешены 2694 человека), военно-полевыми судами – более тысячи, по распоряжениям генерал-губернаторов расстреляно без суда и следствия 1172 человека. Далеко не всегда суды даже давали себе труд узнать имя казнимого: вешали и закапывали в яму как «бесфамильных». Поголовные порки и прочие более мягкие меры усмирения никем не подсчитывались.

До чего должны были дойти каратели, чтобы против них выступили помещики, интересы которых они вроде бы защищали! В 1906 году помещики Дона обратились к министру внутренних дел с просьбой унять «усмирителей»:

«Они разъярили всю Россию, заполнили тюрьмы невиновными, арестовали учителей, оставив детей без школьного обучения… Потерпев постыдное поражение в войне с Японией, они сейчас мучают беспомощных крестьян. Каждый полицейский сечет крестьян, и из-за этих ублюдков наша жизнь, жизнь мирных дворян, стала невыносимой».