Фейерверк страсти - Рут Валентайн

— Добрый вечер, мисс Баркли, — кивнул он. — Надеюсь, вас не беспокоит моя игра на скрипке?

— Абсолютно не беспокоит, мистер Моретти. Днем меня почти не бывает, а ночью вы отсутствуете. Я только удивляюсь, почему вы питаете слабость к печальным мелодиям?

— Хочу взять своеобразный реванш за то, что ночи напролет играю танцевальную музыку. Если вдуматься, вся наша жизнь — от румбы до реквиема. — Он галантно раскланялся и вышел за дверь.

Мистер Моретти так бледен, словно кто-то держит его в темной комнате, подумала Крессида и, обернувшись, заметила, что мисс Глори наблюдает за ней, стоя в дальнем углу холла.

Мисс Глори, конечно, влюблена в этого странного человека, ведущего ночной образ жизни. Внезапно Крессида поняла, что симпатизирует и даже завидует обоим. Это, наверное, так чудесно, быть влюбленным, получать удовольствие от мимолетного взгляда, от каждой интонации голоса. И не имеет значения, выглядит твой избранник как король или как гусеница. И тут Крессида сделала открытие, что вовсе не влюблена в Тома и никогда не была влюблена. Она с горечью осознала, что даже не имеет представления о красоте этого чувства и что Том ей не пара.

Теперь она могла написать историю Люси. Крессида инстинктивно чувствовала, что в жизни Люси была сильная романтическая любовь.

В комнате Люси она смотрела на постель, ждущую хозяйку, на свежие цветы, на нить жемчуга, которая, казалось, еще хранит тепло девичьей шеи, на аккуратно сложенный пеньюар… Вдруг Крессида вспомнила последнюю фразу мистера Моретти: «Жизнь от румбы до реквиема». Конечно, он говорил о Люси! Он что-то знает и намекнул, полагаясь на сообразительность собеседницы.

Крессида решила более тщательно просмотреть дневник. Почему в середине прерывалась нумерация страниц? На одной странице запись датировалась третьим апреля, а на следующей стояло десятое июля. Целых три месяца! Что произошло за это время? Какие откровения Люси хранили эти страницы? Кто посчитал за лучшее их уничтожить?

Крессида, дрожа от волнения, ринулась было к Арабии, но передумала. Она представила себе ее отчужденный взгляд и высокомерный тон: «Неужели я могла уничтожить что-то, написанное Люси? Знаете ли вы, чего мне стоило перенести безрадостные дни после ее смерти, найти в себе силы жить?»

Не хватало страниц дневника и не хватало могилы. Интуиция подсказывала Крессиде, что она на верном пути. Девушка начала лихорадочно выдвигать ящики комода: перчатки, чулки, носовые платки, шелковое белье. Где-то среди вещей Люси должен быть ключ к разгадке событий тех трех месяцев.

Тяжелый сладкий аромат роз наполнял комнату. Дом Дракона погрузился в абсолютную тишину.

В самом нижнем ящике Крессида нашла письмо. «Дорогой, дорогой, дорогой…» И дальше ни слова.

Крессида лихорадочно рылась в глубине ящика. Ее пальцы коснулись чего-то мягкого. Это был вязаный носочек для младенца.

Крессида больше не могла оставаться здесь, ей стало жутко в комнате загадочной Люси. Крессида хотела знать правду. Арабиа единственный человек, который может сказать эту правду.

Схватив вязаный носочек, девушка помчалась вниз по лестнице и постучала в дверь Арабии.

— Это вы, Крессида? — донеслось из апартаментов хозяйки. — Я уже легла, но входите, дорогая, поцелуйте меня и пожелайте спокойной ночи. Это очень мило, что вы вспомнили обо мне.

Сидящая в большой кровати под балдахином, Арабиа выглядела слабой и беззащитной. Действительно ли эта женщина нежна и беспомощна, как сейчас, или она превосходная актриса? — подумала Крессида, доставая детский носочек и чувствуя себя распоследней дрянью.

— Я нашла эту вещь в комнате Люси.

Было ли во взгляде Арабии нечто большее, чем вежливая улыбка?

— Каждая вещь Люси имеет свою историю.

— И эта? — мрачно осведомилась Крессида, выразительно помахивая миниатюрным предметом. — Это носочек для младенца.

Тяжелые веки Арабии опустились на усталые глаза. Старое лицо стало замкнутым, сморщилось и потемнело.

— Должно быть, Люси вязала его для одной из приятельниц, — деланно равнодушно произнесла наконец Арабиа. — Она очень хорошо вязала. Я даже удивлялась, откуда у нее талант к рукоделию? Я, например…

Крессида бестактно перебила ее на середине фразы.

— Арабиа, почему вы лжете? Вы очень добрая и ласковая, и я ценю это, но не выношу, когда мне лгут, тем более без всякой необходимости. Люси ничего не значит для меня. Я никогда ее не знала, и она умерла около двадцати лет назад. Меня не должно касаться, вязала она этот носочек для собственного малыша или для ребенка приятельницы. Но вы все время сравниваете меня с Люси, и в таком случае я должна знать правду. Ваше поведение не только заставляет меня думать, что я одурачена, я теряю симпатию к вам!

Глаза старой леди стали темными и испуганными. Не было сомнения, что она на грани срыва. В эту минуту она сменила роль убитой горем матери на роль испуганной старухи.

— Этот носочек предназначался ребенку Люси, не правда ли? — настойчиво спросила Крессида.

— Я… не знаю.

Крессида начала терять терпение. Даже без только что сделанных находок она уже начала подозревать, что Люси кого-то звала на помощь, что-то угнетало и мучило ее.

— Арабиа, — Крессида старалась говорить вежливо, — вы должны знать. Люси ждала ребенка?

— О нет, нет! — вскрикнула Арабиа, закрывая лицо руками.

Крессиде показалось, что в этот момент старая леди не играла, так что появилась возможность узнать в конце концов правду. Крессида продолжила свой допрос:

— Арабиа, Люси действительно умерла?

Арабиа очнулась. Она резко выпрямилась, глаза вспыхнули, лицо исказила страдальческая гримаса.

— Как вы посмели предположить, что я лгала о величайшем горе в моей жизни?! — Потом маска убитой горем матери исчезла с лица старой леди, и она откинулась на подушки. Губы ее дрожали. — Простите меня, дорогая. Вы молоды, бесхитростны… И к тому же нежная и хорошенькая, как Люси. Привечая вас, я хотела возвратить себе Люси в вашем обличии…

Сейчас она снова играла какую-то роль. Крессида чувствовала это, ей казалось, что Арабиа пытается скрыть страх.

— Арабиа, — нежно сказала Крессида, — вы вырвали из дневника Люси страницы за три месяца, чтобы уничтожить упоминания о ребенке?

— Вы замечаете слишком многое, — прошептала старая леди.

— Потому что Люси не была замужем? Но почему Ларри не женился на ней? Или… — Крессиду внезапно озарило, — это был ребенок не от Ларри?

— Если бы мой план сработал… — шептала Арабиа. Она начала заламывать руки. Слезы покатились из ее блестящих глаз. — Это моя вина! Я уговорила ее рискнуть. Я! — Ее голос обрел трагизм, которому позавидовала бы Сара Бернар. — Я убила ее!

Драма превращалась в фарс — безмолвная комната Люси, свежие цветы, заботливо хранимые вещи… Стало ясно, почему все это существует, почему Арабиа без конца говорит о любимой невинной дочери и почему так тепло приняла Крессиду в своем доме. В течение долгих лет она страдала от комплекса вины. Память о Люси — единственный путь к искуплению греха.