О, Мексика! Любовь и приключения в Мехико - Люси Невилл

— Он думал, что я гринго, поэтому попытался взять с меня больше денег, – объяснил Октавио.

Мы быстро прошли через мясной отдел. С крыши свисали туши, под которыми на белый плиточный пол натекли лужи крови. Мужчины с широкими ножами и широкими улыбками стояли рядом, готовые отрезать любую часть туши. Мы зашли в отдел товаров для дома. Октавио обратил мое внимание на плетеный коврик из пальмовых листьев и предложил купить его для нашей гостиной. Я согласилась. А потом он сказал кое-что интересное:

— Знаешь, мы с моей бывшей девушкой никогда не могли договориться, что покупать для дома.

Меня как кирпичом по голове огрели. Октавио не гей. Я и сама уже начала это подозревать, но теперь получила официальное подтверждение.

— Да уж, у нас с ней были такие разные вкусы, – продолжал он.

«У нас с Октавио такой проблемы нет», – самодовольно подумала я. А потом напомнила себе о том, что даже несмотря на то, что Октавио нравятся женщины и мы вместе делаем покупки для нашей квартиры, на самом деле мы в близких отношениях не состоим.

Я слушала, как Октавио рассказывает о своем тяжелом разрыве с канадской подругой, который произошел, когда он решил вернуться в Мексику. Он все еще думал о ней, но, несмотря на отчаянные попытки матери пристроить его к какой-нибудь кузине, с женщинами после возвращения на родину ему не везло. Однако его теперешним потенциальным увлечением была роскошная французская виолончелистка, которая сейчас записывала несколько треков вместе с его группой, и он собирался пригласить ее на ужин. Слова «роскошная французская виолончелистка» убедили меня наконец в том, что у нас с ним все-таки очень мало общего, и я поклялась никогда больше не думать о нем ни в каком романтическом контексте. Такие мысли привели бы к крушению наших гармоничных добрососедских отношений и закончились бы для меня не только разбитым сердцем, но и потерей крыши над головой.

Тут мы добрались до рядов с магической утварью, где продавались всевозможные зелья в бутылках, глиняные фигурки различных святых и младенца Иисуса, ведра с высушенными куриными ножками и кроличьими лапками. Я заметила на одной из бутылочек наклейку с надписью: «Приворотное зелье».

— Смотри, Октавио, – шепнула я, – вот что может тебе помочь со свиданием на следующей неделе.

— Ты полагаешь, что одного моего обаяния будет недостаточно? – отозвался он.

— Ну, все-таки полгода прошло, – улыбнулась я. После чего Октавио подхватил большой арбуз и пригрозил запустить им в меня.

Когда мы уходили с рынка, Октавио признался, что после многих лет, прожитых в таких отлично организованных для жизни странах, как Канада и Швейцария, он хорошо понимает, что я имею в виду, говоря об анархическом очаровании шопинга в Мексике. Октавио, как я поняла, подобно мне, открывал сейчас для себя эту страну. Он не жил здесь с тех пор, как был ребенком, и старался, кажется, заново обрести свои корни, что весьма наглядно отразилось на наших покупках. Кроме продуктов, таких как типично мексиканские сыры, тортильи и авокадо, мы также приобрели традиционный коврик из пальмовых листьев и букет белых лилий.

Разобрав покупки, Октавио должен был уехать на семейный обед в загородный дом своей бабушки, который находился в нескольких часах езды к югу от столицы. Он уезжал на все выходные. Утром он приглашал меня отправиться с ним:

— Поехали! Они все говорят по-английски, и там есть большой бассейн, там по‑настоящему красиво.

Возможно, с его стороны это была простая любезность, потому что он решил, что мне нечем заняться в выходные. Поблагодарив его за приглашение, я твердо сказала, что у меня другие планы.

Но как только он уехал, до меня дошло, что мне теперь совершенно нечем заняться. Бакс отправился на одну из своих медитаций, а Эдгар… ну, он по-прежнему был всего лишь моим товарищем по языковым занятиям. Сидя на нашем новом коврике ручного плетения, я какое-то время смотрела в окно, а потом решила выйти на улицу и пройтись до интернет-кафе, чтобы позвонить родителям. Но как только я вышла из дому, начался ливень, и я бросилась по лестнице назад и долго смотрела на дождь из окна.

В последнее время дождь шел каждый день, начинаясь после обеда. Обычно он продолжался по нескольку часов. Сегодня, кажется, лило сильнее, чем всегда. Я смотрела, как канава наполняется водой, которая потоками сбегала вниз по улице. Дневной свет померк, а я, откинувшись на спинку дивана, сидела и слушала, как дождь все сильнее барабанит по оконному стеклу. Потом загремел гром – и вдруг наступила полная темнота. Электричество вырубилось. Выглянув в окно, я поняла, что не только в моей квартире: света не было на целой улице.

Пошарив на кухне в поисках спичек, я зажгла свечи на каминной полке. За окном сверкнула молния, и пол задрожал от раскатов грома. Оранжевое сияние свечи колыхнулось, и тени кактуса-магуэя заплясали по комнате. Я гадала, что сейчас делает Октавио.

Кажется, он был очень предан своей семье. Двадцатидевятилетний холостой музыкант, с энтузиазмом едущий проводить выходные с бабушкой и другими старшими родственниками, в Австралии был бы необычным явлением. Я вспомнила о своей собственной бабушке и ощутила укол сожаления. Я приняла решение уехать из Австралии, зная, что вряд ли увижу ее снова.

Три года назад, когда бабушке было семьдесят восемь, она была активной и занятой женщиной: носилась на своем маленьком красном «пежо», развозя пирожные, и помогала членам нашей семьи и своим многочисленным друзьям. Однажды, в день, который я никогда не забуду, ее поразил тяжелый инсульт, и теперь у нее было парализовано все тело, кроме правой руки. Она могла есть и говорить, и ее интеллект почти не пострадал. Теперь за ней в собственном доме ухаживали родные и сиделки, но все знали, что долго она не проживет.

Я была ее первой внучкой, и для меня в детстве бабушка была очень важным человеком. Отгоняя от себя мрачные мысли, я решила завтра ей позвонить.

Я обнаружила, что в большом городе проводить в одиночестве день гораздо приятнее, чем вечер. Утром в воскресенье воздух был свежим, и широкие тенистые улицы Ла-Рома наполнились неспешно гуляющими родителями с детьми. Я решила провести этот день с пользой: поработать над испанским и попытаться понять, кто же на самом деле победил на выборах. Эдгар посоветовал мне почитать газету «La Jornada», потому что «все остальное – это правительственная пропаганда». Но когда я попросила Октавио помочь мне с выбором газеты и сказала, что мне порекомендовали «La Jornada», тот поднял брови:

— Ну, она ведь публикует не репортажи о событиях, а только их трактовку. В этой газете не умеют отделять одно от другого.

Он посоветовал читать «El Universal» .

Так что я купила обе газеты, нашла место на парковой скамейке рядом со статуей Давида и, вооружившись словарем и розовым маркером, принялась листать страницы в поисках нужной информации. На обложке «La Jornada» был размещен снимок Сокало, сделанный с воздуха на прошлой неделе, во время одного из демократических маршей протеста. Казалось, что вся площадь Сокало выстроилась в одно сплошное желтое каре. Говорили, что в этой демонстрации участвовали два миллиона человек.