Бог примет всех - Александр Леонидович Аввакумов

движения его стали какими-то резкими, а поведение — развязанное. Он так не принужденно и свободно говорил о том, что подстрелил человека, словно рассказывал о своей охоте на зайцев.

— Ого, какой вояка! Лучше расскажи нам, как дела у вас в армии? Какое политическое настроение? Скажи, за что сражаются твои товарищи и друзья?

Евгений взглянул на мать, которая накрывала стол, и нехотя ответил:

— Как тебе ответить, папа, разное настроение. Есть части черносотенные, которые видят на троне царя, однако, офицерская молодежь, особенно не кадровая, в основном за учредительное собрание.

Иван Ильич громко рассмеялся.

— Глупо, Евгений, глупо. Сражаться и умирать за подобные идеи. Скажи, ты ничего не слышал о нашей бывшей соседке? Говорят, что она в большом почете у красных командиров?

Лицо Евгения потемнело.

— Многое говорят, папа. Слышал, что она возглавляла сначала политотдел 8-ой армии, а сейчас якобы возглавила ЧК в 13 — ой армии, с которой мы сейчас воюем.

— Значит она тоже сейчас в Крыму? Интересная завязка….

— Выходит, что так.

Иван Ильич посмотрел на сына и усмехнулся.

— Ты ее по-прежнему любишь? — спросил он сына. — Разве можно любить врага?

— Не знаю, — тихо ответил Евгений. — Страшные вещи о ней рассказывают. Зверствует…. Кто бы мог подумать, что из этой милой девочки вырастет такая волчица. Когда наш полк уходил из Ростова, мы не смогли эвакуировать госпиталь, в котором лечилось около сотни наших солдат и офицеров. Красные сожгли его вместе с ранеными, врачами и сестрами милосердия, которые ухаживали за ранеными. Говорят, что поджечь им приказала наша Катенька. Мне рассказывали очевидцы, что она долго смотрела как горит здание и лично стреляла в тех, которые пытались выбраться из пылающего госпиталя.

— Вот и я об этом, сынок. А какая кроткая была…. Похоже, не напилась еще человеческой кровью.

Из комнаты раздался голос матери, которая звала их за стол.

***

Иван Ильич разлил наливку по рюмкам.

— Давайте, выпьем за встречу, — предложил он. — Придется ли свидеться еще разок, один лишь Бог знает.

Они чокнулись. Хрусталь, сверкнул всеми цветами радуги, который слился в характерный лишь для него перезвон.

— Женя! Расскажи, как там на фронте. Ужасно люблю слушать подобные рассказы, — обратилась к нему Нина. — Интересно все это, борьба классов, Скажи, много ты убивал?

— Интересно, говоришь. Я такого насмотрелся, куда там немцам с их зверством, против русского.

— Ну, расскажи, Женя…, — заканючила, словно ребенок Нина. — Я прямо сгораю от интереса.

Евгений достал из портсигара папиросу и закурил. Он прикрыл глаза, словно пытался восстановить картину былых дней.

— Вот ты папа меня спрашивал меня, за что я воюю? Хорошо, я скажу. Я готов с кем угодно заключить мир, чтобы уничтожить этих мерзавцев. Ох, Катя, страшно рассказывать. Если бы ты увидела все это своими глазами, то прокляла бы все на свете. Вы помните моего товарища по полку штабс-капитана Николая Козина? Убит, он. Но как… Бой был у нас под Татаркой. Нас атаковали матросы. Идут в черных булатах по германскому образцу, плечо к плечу. Нужно отдать им должное — как львы, шли под пулеметным огнем. К вечеру мы стали отходить. Николай Козин упал с прострелянной ногою. Когда я подбежал к нему, он велел мне отходить, уводить с собой солдат. Я сразу понял, что он решил умереть под музыку.

— Что это такое? Как это умереть под музыку? — спросила притихшая Нина.

По лицу Евгения пробежала какая-то тень. Он за миг замолчал, и по его лицу было понятно, как тяжело даются ему эти воспоминания.

— Это когда ручную гранату под голову и трах! Это у нас называется смерть под музыку. Рассеялись мы во все стороны. Вижу, по дороге едет тачанка, а в ней мужчина мещанского вида.

— Стой! — командую ему и «Маузер» в лицо. — Снимай одежду!

Быстро переоделся и дальше побежал по балке. Там и столкнулся с товарищем, он ранен в руку. Пуля раздробила ему локоть, короче несет он свою руку в руке. Ну, я и повел его. Ночью, темно и вдруг:

— Стой! Кто идет?

Взяли нас, повели. Какой-то железнодорожный полустанок, весь забит пьяными матросами. Все пьяные, гармошка. Подходит ко мне один.

— Кто такой? Откуда? — откуда спрашивает и сует мне под нос револьвер.

— Мещанин. Я из Мелитополя, — отвечаю ему.

— А это кто с тобой? Можешь не отвечать, сам вижу. Что скажешь барин? — обращается он к товарищу. — Это вы утром постреляли наших братишек-матросиков?

Тот не успел ответить, как матрос кулаком ему в лицо.

— Зачем бить-то раненого?

Евгений словно не услышал вопрос Нины.

— Перебитая рука мотается, вопль, понимаете, животный вопль зверя, которого забивают ногами насмерть…

— Не надо, Женя!

Евгений, словно не слыша возгласа сестры, продолжал:

— Скоро он умолк, а тело все летало и летало из угла в угол. Вдруг один из матросов, наган мне в лицо, вытаскивай все из карманов. Лезет мне за пазуху, а там — документы — поручик Варшавский и раз мне в лицо кулаком. Очнулся я в маленьком чуланчике. Рядом тело товарища, лицо черное, глаза стеклянные, уже не дышит…

— И что дальше?

— Ощупываю себя. Тело ноет, но кости, похоже, целы. Слышу выстрелы, все ближе и ближе. Кто-то открывает чулан и пытается схватить меня на рукав, но падает прямо у моих ног. Недалеко взорвалась граната, слышу крики и стоны раненых. В чулан кто-то входит

— А вот и еще один, товарищ! Давай, выходи! Чего молчишь?

Вижу на рукаве череп с перекрещенными мечами… Марковцы! Хочу закричать им, что я свой, но не могу, горло перехватило… Спасибо графу Вольскому, узнал он меня…

Евгений замолчал и посмотрел на Нину, которая вздрагивала короткими толчками всего тела. В зале стало тихо, лишь слегка потрескивал фитиль керосиновой лампы.

— Жестокие времена, — тихо произнес Иван Ильич. — Страшно за людей, звереют…

— Ты прав, папа, сейчас пришло время, кто кого или они нас, или мы их, середины здесь нет. Те матросы, что били нас, хорошо знали, что и их будут тоже бить и расстреливать. У них злоба, какая нужна для такой войны. Они убеждены, что мы — «наемники буржуазии» и сражаемся с ними за то, чтобы остались генералы и господа…

— А ты, Евгений, из-за чего ты идешь на все эти ужасы и жестокости? Неужели только потому, что они такие дикие?

— Сложно ответить однозначно, папа. Наверно, я воюю за вас. Боюсь я за вас, что будет с вами, когда они придут сюда? Они убиваю за то, что вы не такие как они, что вы папа — врач, а