Правитель страны Даурия - Богдан Сушинский

К вящему огорчению, он был всего лишь есаулом, которого, не разобравшись в сути его намерений, мог арестовать любой начальник училища, всякий подполковничишко. А Муравьев, эта штабная мразь, все тянул и тянул, не доверяя ему, то прибегая к бессмысленным отговоркам, то обещая испросить позволения у Керенского. И, вроде бы, даже беседовал с премьером по этому поводу, хотя беседовать там уже было не с кем. Уже не с кем было беседовать, по сути, тогда в Питере – вот в чем состояла трагедия России, в соболях-алмазах!

В конце концов, Григорий сам пробился к премьеру и почти в ультимативной форме потребовал мандата на право набирать отряды из забайкальских казаков и бурят-монгольских «батыров». Кажется, тогда удалось убедить Керенского, оставшегося, по существу, без верных ему частей, что Даурская будущая дивизия, – которая по пути из Забайкалья неминуемо обрастет другими частями и отрядами, – единственное спасение Временного правительства. Убедить и даже зародить надежду.

В рапорте, поданном на имя премьера в мае 1917 года, Семёнов умело сыграл на патриотических чувствах министра, заявив: появление на фронте частей, состоящих из монголов и бурятов, «пробудит совесть русского солдата» для которого инородцы, сражающиеся за Россию, станут живым укором. Только этот довод позволил добиться от Керенского удостоверения, в котором указывалось, что Временное правительство назначает его военным комиссаром Дальнего Востока, уполномоченного формировать воинские части и отправлять их на фронт.

Предчувствовал ли Керенский, как, собрав это войско и захватив столицу, Семёнов, этот честолюбивый и дерзкий, наполеоновского склада характера есаул, уже никогда не поступится властью ни в его пользу, ни в пользу кого бы то ни было другого? Очевидно, предчувствовал. Он не мог не уловить силы воли кряжистого сибирского казака, его неуемную жажду власти и мести, мести и власти. А всякого волевого, уверенного в себе офицера Керенский опасался, видя в нем претендента на мундир и жезл военного диктатора.

Впрочем, сейчас Семёнова мало интересовало, что думал премьер, благословляя его. Куда приятнее было вспоминать, с какими чаяниями добирался он тогда до родных краев, до станицы Дурулгуевской…

Привести свою освободительную казачью дивизию в столицу Семёнов так и не успел: как он и предвещал, Временное правительство к тому времени уже было разогнано. Возможно, поэтому атаман принял сие известие без особого огорчения: разогнали – и разогнали. Реальной власти в Забайкалье «времечко» все равно не имело, а сам факт его существования только сдерживал есаула, сковывал инициативу.

И хотя под натиском красногвардейцев есаулу-атаману вскоре пришлось увести свои отряды за границу, он все же почувствовал: никакой присягой, никакими обязательствами перед существующим режимом он теперь не связан. А долго отсиживаться за кордоном был не намерен.

Григорию вдруг вспомнилась январская ночь тысяча девятьсот восемнадцатого. Не запомнил, какое это было число, но с поразительной точностью, почти поминутно, мог воспроизвести всю ночь.

Он стоял тогда у самого кордона, в основании коридора, устроенного для его солдат китайскими пограничниками. А мимо все шли и шли эскадроны, исчезая где-то там, за сопками, в окутанной ночным мраком России. Войско его представлялось неисчислимым, а земля, лежащая по ту сторону кордона, – разоренная, истомленная кошмарами большевистских порядков родная земля, – ждала его, словно явления Христа.

Именно тогда, пропуская мимо себя ряды казаков, он окончательно решил, что отныне его отряды становятся освободительной казачьей армией, а сам он должен быть провозглашен вождем всего забайкальского и дальневосточного казачества. Каких-нибудь двести метров составлял последний переход, после которого он снова оказался в России. Начинал этот рубикон Семёнов никому неизвестным есаулом, а завершал вождем казачества, лихим атаманом, новой надеждой русского освободительного движения.

На рассвете станция Маньчжурия уже находилась в его руках. Рабочая дружина, красные отряды, Советы – все было разгромлено, разогнано, истреблено. Самым жесточайшим образом. Ни на что иное весь этот преступный сброд, нарушивший основные устои государственности российской, и рассчитывать не мог. И либеральничать с этим пролетариатом атаман не собирался.

Начальнику станции он лично приказал загрузить товарный вагон трупами и перегнать его в Читу[18]. Григорий умышленно прибегал к такой жестокости, чтобы сразу же морально сломить красных, показать, что за все их злодеяния придется держать ответ. И кара будет страшной, как в Судный день.

Когда вагон был готов к отправке, неожиданно позвонили из Читы, из областного Совета. Какой-то служака потребовал к телефону Семёнова и грозно поинтересовался, что там происходит на станции.

– Разве что-то произошло? – насмешливо переспросил атаман, вежливо представившись перед этим.

– Но мне доложили, что вы учинили расправу над местными большевиками.

– Ах, да, действительно произошла небольшая потасовка. Но теперь уже все спокойно. Везде абсолютно спокойно. А что, позвольте спросить, происходит у вас в Чите?

– Вы не ответили на мой вопрос, товарищ, простите, господин Семёнов! Как работник Читинского Совета я прошу объяснить, какая обстановка сейчас на станции Маньчжурия. У нас есть сведения…

– О, у вас даже есть какие-то сведения?! – сдержанно рассмеялся Семёнов. – У вас, оказывается, есть какие-то сведения! Кто бы мог предположить?! Слушай, ты, гнида краснопузая, доложи там своим, что на станции Маньчжурия восстановлена власть атамана Семёнова, власть верных императору казаков. Да, ваши красногвардейцы, советчики и дружинники пытались помешать этому. Но теперь они, как видите, мне уже не мешают.

– Как я должен понимать это? Я обязан доложить руководству, что вы их расстреляли?

– Расстрелял? Ни в коем случае. Патроны у меня ценятся дороже, чем жизнь предателей Отечества. Их жизни не стоят дороже веревок, на которых я их перевешал. Так и доложи своему Совету. И еще… Через сутки на ваш адрес прибудет вагон с ценным грузом. С оч-чень ценным грузом. Так что уж потрудитесь организовать встречу.

– С каким именно грузом? – уже совершенно иным, глуховатым, дрожащим голосом спросил «советчик».

– То есть как это «с каким»? С вашими товарищами. Не забудьте встретить их с оркестром. Как полагается во время официальных приемов.

– Но вы понимаете, что за это вам придется отвечать перед судом!..

– Причем очень скоро. Явлюсь на ваш «суд» вместе с войсками. Можешь забивать себе место в точно таком же вагоне, какой будет отправлен в Иркутск, товарищ, как тебя там…