Немой свидетель - Карло Шефер

— В том-то и дело! — Лейдиг уронил голову на руки. — Поэтому я и слетел с катушек. А они воспользовались этим и раздули историю — чтобы я не наехал на них с претензиями… Собственно, они ничего и поделать-то не могли. Матушка уже несколько месяцев твердила, что ходьба вызывает у нее невыносимую боль. Так что, естественно, бдительность персонала постепенно притупилась. Вероятно, мать просто нашла удобный момент, когда за ней никто не присматривал, ну и…

Тойер кивнул и неловко, ободряюще похлопал Лейдига по колену:

— Найдем. Письмо оставь у себя. Я не верю, что такая дама сразу сведет счеты с жизнью.

— Почему вы так думаете? — Лейдиг поднял голову. Его глаза были полны слез.

— Потому что после этого она не сможет делать новые гадости.

Удрученный комиссар невольно улыбнулся.

Открылась дверь. Уголком глаза Тойер увидел белый халат, и этого ему было достаточно. Он резко повернулся, готовый к бою.

— Подкрепление? — зарычал врач. — Тут вам не проходной двор!

Тойер от души пожалел, что рядом нет Хафнера.

— Старший гаупткомиссар Тойер, — сурово представился он. — Ваше имя?

— Доктор Хартген, главный врач пансионата.

Мужчины холодно смерили друг друга взглядами. Наконец-то перед Тойером стоял его ровесник, который выглядел еще хуже, чем он. Внезапно до комиссара дошло:

— Вы нашли фрау Лейдиг?

— Конечно. Нам позвонили с вокзала. Некая дама преклонных лет требовала билет до Кенигсберга и настаивала, чтобы билет был из желтого картона. Помните, были такие?

Тойер тут же их представил: маленькие кусочки картона с пробитыми дырочками. Даже растрогался. Одновременно осознал и безумие ситуации: сейчас, вместо того чтобы сидеть на работе и доказывать виновность обезьяны, ему придется умолять этого обрюзгшего, почти лысого главврача, чтобы он отпустил его молодого комиссара.

— Почему вы молчите? — слабым голосом спросил главврач.

— Вы тоже ничего не говорите, — сказал в ответ Тойер.

— Я не могу, я только что забрал с вокзала фрау Лейдиг.

— Она ухитряется сделать так, что, проведя с ней в машине пять минут, чувствуешь себя так, словно прошло уже два часа, — устало заметил Лейдиг.

— О да! — подтвердил Хартген. — Словно инструктор по вождению у тебя сам Доналд Рамсфилд![6]

— Позвольте мне забрать с собой господина Лейдига и давайте забудем эту историю. Мой сотрудник вовсе не дебошир…

— Валяйте! — Хартген решительно кивнул. — Но, господин Лейдиг, скоро чаша нашего терпения переполнится. Мы больше не выдержим.

Было восемь часов вечера, когда Тойер высадил тайного аристократа возле его дома и поехал на работу. Магенройтер, говоривший с ним немного раздраженно, ненадолго успокоился. Да, учитель готов ждать, но хорошего впечатления о работе полиции это не создает; его люди разошлись по домам, но Зенф еще вернется — забыл ключи.

Тойер стоял на Бисмаркплац, в нарушение всех заповедей автомобилистов не давая машинам из подземной парковки влиться в поток, и размышлял, почему он хочет допросить учителя сам, непременно сам.

Как ни прискорбно, но приходилось учитывать и то, что это мог быть просто синдром начальника: подчиненные допрашивают мелочь, а он крупную рыбу. Синдром мачо, интересно, как называется — мачизм? На светофоре зажегся зеленый, Тойер не тронулся с места. Позади него злобно сигналили другие автомобили — синдром мачо. Ильдирим, вероятно, уже заждалась его! Он тронулся с места, но тут же затормозил. Красный свет. Возле городской библиотеки он остановил машину и неловкими пальцами набрал номер.

Уже после нескольких слов подружка перебила его:

— Да-да, ладно. Если ты когда-нибудь проверишь свой почтовый ящик, то увидишь, что он полон. И пожалуйста, объясни мне еще раз, почему для тебя на этот раз работа важней, чем дом? Бабетте ужасно плохо. Она так сильно кашляла, что ее стошнило. Фтизиатр советует срочно ехать на лечение, но одной ей не хочется. Наш дорогой гений из прокуратуры, господин Вернц, удивляется, отчего не обработаны некоторые акты… Когда ты приедешь домой?

— Точно пока не знаю… — виновато буркнул Тойер. — Я еще должен побеседовать с учителем. А тут еще Лейдиг…

— Как знаешь, Тойер. Про страдания Лейдига потом. Пока.

Тойер устало поднимался по лестнице. Лифт он игнорировал из смутного подозрения, что не заслужил комфорта. Когда, борясь с одышкой, могучий сыщик дошел доверха, лифт открылся, из него, конечно же, вышел небрежной походкой Зенф.

— Забыл ключ от подъезда, — пропищал толстяк. — Пришлось вернуться. А я-то радовался, предвкушая урок пения.

Тойер уже успел привыкнуть к тому, что Зенф постоянно что-то врет, и пропустил его слова мимо ушей. Тем более что его совесть отягощала собственная вина — как-никак, он только что стал виновником кратковременного транспортного коллапса в Старом городе.

— Ты посидишь тут, пока я поговорю с учителем?

Зенф бесстрастно кивнул.

— Вот только, увы, этот разговор ничего нового не добавит, — вздохнул он. — Во всяком случае, одноклассники Анатолия ситуацию не прояснили. Похоже, все-таки несчастный случай, пускай и очень странный…

Возле кабинета сидел учитель.

— Извините, мы очень долго заставили вас ждать. — Тойер потряс ему руку — крепкое рукопожатие, уверенность в себе. — Я старший гаупткомиссар Тойер, это мой коллега Зенф, а вы господин…

— Фредерсен. Добрый вечер. — Учитель поднялся с места. Выглядел он, разумеется, усталым. А в остальном — нордический тип: короткие каштановые кудри, приятный профиль, ясный взгляд, спортивная фигура, звучный голос.

Тойер отпер дверь. Ключи Зенфа лежали на столе, связку украшала маленькая матерчатая свинка. Словно угадав мысли шефа, толстяк пробормотал, что ему и самому непонятно, как можно было просмотреть такую красивую вещицу. Они сели.

— Между прочим, я удивился… — начал Тойер и, болезненно морщась, проглотил конец фразы: «…вообще-то у меня это получается лучше всего». — Почему Анатолию достался одноместный номер, ему одному?

— Потому что мне хотелось оградить его от оскорблений, — ответил Фредерсен. — Хоть здесь защитить его от остальных ребят, но, как выяснилось, я совершил ошибку. — В его глазах стояли слезы. — Он не желал ехать с классом, его мать сообщила мне об этом. Я думал, дело в деньгах. Помог ему, у меня есть для этого возможность. Ах, знаете ли, многое, что мы делаем… я имею в виду, все мы, люди… удается нам оценить лишь задним числом. Я всегда говорю своим учащимся, — направил он взгляд на стену, — что жизнь мы проживаем, как бы опережая время, а осмысляем ее только потом.

Гаупткомиссар мысленно вздохнул: даже в беде учитель остается учителем.