Лимонный хлеб с маком - Кристина Кампос

приборы. Тихо, чтобы не разбудить хозяйку, расстелила скатерть, расставила тарелки и разложила столовые приборы. Закончив, удалилась в свою комнату. Имельде нужно было переодеться, чтобы отправиться в центр города, – ее ожидало важное событие.

Через полтора часа обе женщины сели в BMW. Перед этим Имельда распустила волосы, сделала легкий макияж и впервые надела пальто из черной ткани. В пальто, а не в традиционном платье горничной в бледно-розовую полоску, которое она носила каждый день, Имельда казалась другой.

– Ты хорошо выглядишь, Имельда. Тебе идет это пальто, – искренне высказалась Анна.

– Спасибо, сеньора. Сегодня день рождения моей дочери, ей – семнадцать.

– Ах вот как? И от тебя пахнет новыми духами, – добавила Анна.

Филиппинка с улыбкой кивнула.

Через четверть часа Анна оставила Имельду в обшарпанном колл-центре «Саи Баба Телеком», который возглавлял чудной пакистанец. В окне его заведения висели плакаты бесчисленных телефонных компаний, позволявших звонить в любую точку мира по низкой цене. В зале – длинный ряд компьютеров и десять крошечных кабинок, в каждой по телефону и табуретке, откуда Имельда, одетая по случаю и благоухающая приторным одеколоном, позвонила дочери, чтобы пожелать ей счастья в день рождения.

Анна припарковала свой BMW в нескольких метрах наискосок от главной двери школы Сан-Каэтано, оставив печку в автомобиле включенной. Кука была права: это одна из самых холодных зим за последнее десятилетие.

Она увидела группу матерей, беззаботно болтающих перед дверью. Хотя уколы ботокса были почти незаметны, Анна предпочла не покидать машину, а чтобы не встречаться взглядом ни с одной дамой, достала из сумки сотовый телефон и взглянула на экран.

Ей было ясно, что никаких сообщений не будет, но она подумала, что Марина должна позвонить и сообщить о прибытии в Барселону, сказать, что сядет на паром… В полученном неделю назад электронном письме она извещала:

«Я прибуду 1 февраля на пароме в 8 вечера.

Позвоню тебе домой, как только сойду на берег».

Священник распахнул школьную дверь. Первыми вышли самые маленькие – девочки в темно-синих юбках, в колготках под цвет и в светло-голубых блейзерах и мальчики в таких же блейзерах и фланелевых брюках, тоже темно-синих, прямого покроя. Точно такая же школьная форма, какую они с сестрой носили тридцать лет назад. Анна наблюдала, как выходят пятнадцатилетние девочки из класса ее дочери, большинство – в слишком коротких форменных юбках, без пальто, с гусиной кожей от холода на ногах, и с кое-как накинутыми на плечи рюкзаками, скрытыми под длинными волосами. Самые дерзкие закуривали сигареты, не опасаясь быть замеченными. Другие заигрывали с мальчиками из класса постарше.

Это была школа для детей элиты Майорки, что было вполне заметно. Все ученики, казалось, ведут счастливую, радостную жизнь в роскоши. Обычно Анна болтала с другими матерями об экзаменах детей, о внеклассных занятиях, о трилингвизме в классе, о проблемах борьбы Ассоциации отцов и матерей учащихся. Темы ежедневных разговоров с той поры, как Анита поступила в школу Сан-Каэтано в возрасте трех лет. Но другие вопросы не затрагивались никогда. А ей хотелось сблизиться хотя бы с одной из них; тем не менее ни с кем Анна так и не подружилась. Она им не доверяла, потому что, даже не будучи одной из активисток школы, знала все сплетни, которые ходили и которые только начнут циркулировать. Не хотелось, чтобы ее жизнь обсуждалась посторонними. «Ты должна сохранять лицо, дочка. Слушай, смотри да помалкивай», – еще одна чеканная фраза ее матери, Аны де Вилальонги, врезавшаяся в память.

Наконец-то вышла и ее дочь. Как всегда, в одиночестве, не в компании так нужной ей группы подростков. Девочка брела, опустив голову и укрывшись толстым пальто, которое, как она надеялась, могло скрыть недостатки ее тела. Ибо Анита ничего не унаследовала от фигуры своей матери. Генетика постаралась придать девочке большинство черт Армандо, ее отца. Она была толстой и сильной, как и он. Широкая в бедрах и плечах, крепко сложенная, она казалась в два раза больше, чем на самом деле, из-за многих слоев одежды, которую на себя напяливала. И поскольку с восьми лет упорно стремилась заниматься плаванием, постепенно расширила свою спину.

– Нашу дочку нужно было назвать не Анитой, а Анотой[15], – однажды пошутил Армандо на благотворительном ужине в Королевском морском клубе под смех собравшихся.

И чтобы повеселить гостей, Армандо поведал, как в пятилетнем возрасте Анита нашла под рождественской елкой купальник, балетную пачку, гетры и кофточку, причем все – розового цвета. Девочка взяла балетный инвентарь, положила его на колени матери и заявила (Армандо, чтобы было смешнее, имитировал голос дочки):

– Вот фсякое дельмо.

Присутствовавшие на ужине расхохотались, как и всегда после шуток симпатичного и красноречивого Армандо. Смеялись все, кроме его жены, которая скривила губы… потому что грубость и мужская внешность дочери были ей совсем не по душе.

Чего Армандо не знал и поэтому не мог поведать своим друзьям в яхт-клубе Пальмы, так это того, что Анна не обратила внимания на пренебрежение своей дочери балетом и, подкупив ее парой жевательных конфет, полностью экипировала для первого занятия. Поскольку девчушка не знала, куда ее привели, она спокойно вошла в комнату, где двадцать ее ровесниц, тоже в розовых пачках, проделывали «релеве», подражая худющей тридцатилетней наставнице.

На второй день занятий, поглотив пять жевательных конфет, девочка в нескольких метрах от входной двери балетной школы обняла фонарный столб и заявила, что больше никогда не вернется в это ужасное место. Мать попросила ее не делать глупостей и отпустить столб. Но Анита еще крепче вцепилась в железную трубу и умоляла вернуться домой, твердя, что провела много часов в колледже, очень устала, а балет ничуть ей не нравится. Однако Анна хотела добиться, чтобы дочь увлеклась этим видом искусства: хороший способ придать ей женственности. Надо, чтобы походка девочки стала хоть немного грациознее. К тому же мать поспешила оплатить запись и обучение за первые три месяца.

Анна протянула дочке всю упаковку жевательных конфет, пообещала купить еще, со вкусом клубники и с жевательной резинкой внутри, а также змейки кока-колы, щедро обсыпанные белым сахаром. Но Анита отказалась. «Не хочу, не хочу ничего, нет, не надо». Анна попыталась отлепить ее руки от фонарного столба, но Анита вырвалась и сумела снова вцепиться. Не на шутку разозлившись, Анна смогла ухватить дочь за руку. Анита, цепляясь другой рукой за столб, разревелась, стала умолять не ходить на занятие и вся вспотела. Из носа потекли сопли, и она стала больше похожей на дикарку, цепляющуюся за