Откровения пилота люфтваффе. Немецкая эскадрилья на Западном фронте. 1939-1945 - Гюнтер Бломертц

Мы галантно поднялись, инстинктивно воодушевившись, когда живая, темноволосая девушка впорхнула в комнату. Симона представила нас гостье.

– Даниэль не так больна самолетами. Она предпочитает летчиков. – Хозяйка повернулась к своей подруге: – Пожалуйста, никакой политики, Даниэль. Я пока пойду приготовлю чай.

Девятнадцатилетняя девушка скорчила гримаску:

– Ты говоришь прямо как моя прабабка. «Я пока пойду приготовлю чай». Фу!

Симона ушла, а мы стали слушать музыку. Даниэль смеялась и пела. Индивидуальность девушки, наивная непосредственность поведения делали ее еще более привлекательной. Вскоре вернулась Симона и принесла чай. Мы танцевали и смеялись. Жизнь была прекрасна.

Вдруг Даниэль бросилась к радиоприемнику: Би-би-си передавала выпуск новостей. Словно погрузившись в молитву, девушка опустилась на колени перед динамиком, когда короткие удары барабана с тревожной последней нотой пронеслись по комнате.

Стоя на коленях, Даниэль сжала свои кулачки и, казалось, задрожала, хотя мы и не могли видеть ее лица. Хрупкое тело девушки подалось вперед, и пряди длинных темных волос соскользнули с плеч и повисли. Мы затаили дыхание, потому что волнение, с которым Даниэль ждала сообщение диктора, заставило заинтересоваться новостями и нас.

Вдруг девушка начала что-то шептать, а когда снова раздались удары барабана, произнесла в полный голос:

– Свободу Франции!

Мы ждали еще одной барабанной дроби, когда Даниэль вдруг повернулась к нам. Ее глаза переполнились ненавистью, рот был перекошен.

– Убирайтесь! – хрипло прошептала она. – Убирайтесь из нашей страны!

Мы с Вернером от неожиданности вскочили на ноги. Симона стояла перед своей подругой со слезами на глазах, умоляя ее замолчать. Музыкальная отбивка Би-би-си закончилась, и диктор начал читать новости.

Симона беспомощно оглянулась на нас.

– Простите ее… она сама не своя!

– Нет! – крикнула Даниэль, сверкая глазами. – Нет, убирайтесь! Вся Франция вас ненавидит! – И она упала в кресло, содрогаясь в рыданиях.

Мы словно вросли в пол.

– Глупая девушка, – пробормотал Ульрих в тишине.

Мы с Вернером быстро вышли из комнаты, не попрощавшись.

– Я остаюсь! – крикнул Ульрих, наполовину смущенный, наполовину растроганный. – Хочу ее переубедить.

– Простите ее и забудьте об этом! – крикнула нам вслед Симона. – У нее истерика. Забудьте, пожалуйста! Она больше никогда не придет, когда вы будете здесь!

Подавленные, мы спустились и вышли на улицу. Стоял прохладный вечер. Симона неподвижно замерла на пороге позади нас. Были видны только ее силуэт и тень, но мы знали, что она плакала. Мы пожали ей руку.

– Мы придем к вам еще, мадам.

Вернер и я направились в отель, оставив Ульриха с Даниэль.

– Подъем, на выход! Вторжение! На выход, подъем!

В такие моменты я ненавидел Хинтершаллерса и с удовольствием приказал бы ему убраться. Но сейчас, когда он орал, ему не было прощения. Я перевернулся на другой бок, но Хинтершаллерс был неумолим.

– Подъем, на выход! Вторжение!

Он сорвал с меня одеяло. Такого он не делал никогда.

– Ты совсем безголовый!

– Вторжение! – опять заорал Хинтершаллерс и бросился в следующую комнату, повторяя одно и то же слово.

– В чем дело?

– Они высадились в Нормандии!

Час спустя мы сидели в своих самолетах, причем Ульрих был в своей парадной форме, которую не успел сменить после вечера. Под фюзеляжем каждой машины висел тяжелый бак с дополнительным топливом. Снова белый городок под нами скользнул вниз. Все это напоминало детскую книжку с картинками. Мы могли смотреть вниз между фюзеляжем и крылом только несколько секунд, потому что наши машины летели всего в нескольких метрах друг от друга. Однажды два самолета столкнулись в воздухе над Перпеньяном и рухнули прямо на госпитальную кухню.

Перпеньян казался нам сказочным городком, возможно, из-за того, что мы покидали его. Сам городок и окрестности словно находились в волшебной стране: черноглазые, темноволосые девушки, похожие друг на друга домики и дешевые кафе, уличная пыль, пальмы, сосны и виноградники, голубизна неба и моря, песчаный берег.

Сделав широкий разворот, мы прошли над Пиренеями, едва не задев их склоны. На скале стоял крошечный, разрушающийся монастырь. Чтобы спуститься в долину, монахам, видимо, требовались часы. У нас же это заняло секунды.

Ворота Испании остались позади. Мы летели сквозь облака, одинаково висевшие над таможенниками, контрабандистами и беженцами.

Мы забрались вверх в мирные массы ваты – к этим ангелам-хранителям, спасавшим, когда враг сидел у тебя на хвосте. В облаках можно было спрятаться. Они напоминали небесную гортензию с тысячами цветков и гигантских лепестков.

На облаках самолет плавно покачивается, как на мягком пуху. Летчик, играющий с ними, сидящий на них, пробивающий в воздушной вате отверстия, ныряющий и выныривающий, – счастливый человек. А когда облака поднимают свои подолы, давая ему возможность снова взглянуть на землю, пилот еще и человек изумленный.

Облака рождены для полетов. Однако если птицам, насекомым и людям нужно учиться летать, необходимо для этого прикладывать усилия, то для облаков полет является жизнью. Они поднимаются вверх, как душа, как воля, презирающая все грубые преграды, которая тайно покидает прозаичную землю и высоко воспаряет над ней, а затем двигается легко или удрученно, танцующая или бушующая.

Сейчас облака снова сделали нас счастливыми, помогая забыть, что мы были, по сути, летающими снарядами, людьми-ракетами. Наши самолеты отделились друг от друга. Белые стены, через которые мы беспрепятственно проносились, отвесно поднимались над нами. В этом молочном паре движение не выглядело стремительным. Кабина стала для каждого из нас целым миром, а ее крохотные размеры – мерой всей материи. Время превратилось в вечность, но вдруг снова появилось солнце, коронованное светящейся радугой. Тени от наших самолетов упали на слой облаков под нами.

Итак, наше путешествие по окрестностям Франции подходило к концу. «До поры до времени дети неба», как могла называть нас матушка-земля, мы опять летели низко над реками и лесами, городками и деревнями. Наша цель находилась к югу от Парижа, но только один Kapitän знал, какой это был аэродром.

Когда Эйфелева башня наподобие иглы пронзила скопление облаков над французской столицей, мы поднялись выше, а затем во главе с командиром эскадрильи, добавив скорости, нырнули вниз.

– Приземляемся здесь, – сообщил командир, когда мы низко летели над сухим полем аэродрома.

– Все-таки очень далеко от Парижа, – пробормотал кто-то из наших ночных гуляк. Но мы все равно сели.