Алые перья стрел (трилогия) - Сергей Петрович Крапивин

где был изображен невредимым при выходе из госпиталя, мать переслала ему похоронку на отца с коротенькой припиской: «Ты остался старшим в семье».

В общем, мать поплакала, но Лешку начала собирать в дорогу. И чем ближе подходил июнь, тем сборы шли интенсивнее. Откуда-то из комода был извлечен довоенный отрез коричневого вельвета. Из него мать сконструировала замечательную куртку, которую называла толстовкой. Примеряя ее, Лешка млел от восторга и думал, что если Лев Толстой и носил подобные изумительные вещи, то, уж конечно, не за плугом, как изображено на известной картине. Там Репин явно преувеличил: даже граф и классик рискует беспутно разориться, если позволит себе подобную роскошь.

Потом на сцену выступил трехлитровый эмалированный бидон, в который мама начала складывать пайковые брусочки сливочного масла.

— В дороге тебе масло ох как пригодится, — сказала она однажды. Между прочим, скоро Лешка в этом убедился.

Первого июня Лешка сдал последний экзамен, по географии, вечером мама выгладила белье, испекла пирог с капустой, но упаковывать чемодан не стала, а с тонкой улыбкой сказала сыну:

— Похоже, что завтра мы с тобой этот пирог съедим.

— Н-ну? Это почему, мам?

— Телеграммы-то нет от этого майора.

Телеграмма была доставлена в одиннадцать вечера: «Второго поезд семьдесят два вагон семь майор Харламов».

Лешка опять делал фляки и рандаты, а мама завертывала в пергаментную бумагу пирог и мочила ее непонятными слезами.

Купить билет на проходящий поезд было практически невозможно. Но они купили, потому что начальником вокзала работал бывший папин ученик, а сейчас одноногий инвалид. Вот только с номером вагона вышла заминка.

— В седьмой не могу — это офицерский. Не имею права.

— Так Леша и поедет в офицерском. Вместе с Митиным однополчанином. Вот телеграмма.

— Вполне возможно. Но в седьмой могу дать посадочный талон только через военного коменданта. Пусть этот майор к нему и сбегает во время остановки. Поезд стоит четырнадцать минут. А пока — только в общий.

Поезд пришел почти вовремя. Лешка с матерью пробились сквозь перронную толпу к седьмому вагону и стали ждать.

Но оттуда никто не выходил. Пожилая толстая проводница впустила двух саперных капитанов, солидно предъявивших проездные документы. Вслед за ними впрыгнула на подножку шустрая девица в пилотке, плащ-накидке и с вещмешком на одном плече. Она не предъявила никакого документа, и проводница молча загородила вход в тамбур своей мощной фигурой. Девушка ловко скользнула ей под руку, плащ-накидка с одного плеча свалилась, блеснул узкий серебряный погон с зеленым кантом, и проводница также молча убрала с прохода руку-шлагбаум. Только досадливо пожевала губами вслед резвой медичке.

Вокзальное радио угрожающе прохрипело, что до отправления пассажирского поезда Новосибирск — Москва остается пять минут, а никакой майор не показывался. Откуда Лешке было знать, что три часа тому назад, перед самым отправлением семейства Харламовых на вокзал в своем городке, их двухгодовалый отпрыск сглотнул пуговицу от папиного кителя, приняв ее за леденец. Об этом Лешка узнал значительно позже, а пока он ощутил теплую ладошку мамы.

— Пойдем, сынок, домой, — сказала она. — Не вышло с твоей поездкой. Пойдем в кассу, сдадим билет. Еще пять минут, кто-нибудь купит. Вон сколько народу…

Жизнь рушилась. Все летело в тартарары. И встреча с братом. И путешествие на Крайний Запад, как давно окрестил свою поездку Лешка. И последующие рассказы в классе о далеком пограничном городе на реке с удивительным названием Неман.

Пять минут — и совершится жуткая жизненная катастрофа. Из-за чепухи. Из-за того, видите ли, что какой-то майор не вышел из вагона. Можно такое допустить?

— Мам, я поеду, — тихо и серьезно сказал Лешка.

— Ну-ну, не дури, — только и ответила мать.

Ответила ласково и даже весело.

— Мама, я поеду! — громко и в отчаянии повторил он. — Митя же ждет.

Рявкнул локомотив. Могучая проводница седьмого вагона вытащила из-за пазухи желтый флажок. Лешка глянул на мать, на медленно повернувшиеся колеса вагона и швырнул в тамбур, прямо под толстые ноги проводницы в брезентовых сапогах, свой чемоданчик. Он наспех ткнулся носом в мамин подбородок и одним прыжком взлетел на площадку. При этом он здорово трахнулся головой в живот железнодорожной тетки.

Вагон двинулся быстрее.

— Ле-шень-ка! — закричала мама.

— Мам! Я доеду! Я тебе… телеграмму!..

Проводница глянула на Лешку, посмотрела на бегущую за вагоном мать и вдруг гулко захохотала:

— Этот — доедет! Этакий куды хошь доедет. Как он меня под пуп двинул! Мадам, не волнуйтесь, он доедет.

— Лешенька-а, бидончик забыл! — кричала мать.

Проводница спустилась на ступеньку ниже, подхватила из рук матери посудину и так и стояла на подножке — с флажком в одной и бидоном в другой руке, пока вагон не скрылся на повороте за длинным пакгаузом.

Лешка поехал.

— Ну, а где же тот бидон? С маслом то есть, — усмехнулся сержант, выслушав Лешкин рассказ.

— У тетки он и остался, — вздохнул Лешка.

— Это как?

— Она меня в седьмом вагоне до Москвы везла, в своем купе. Говорила, от контролеров прячет.

— У тебя же билет, чего тебя было прятать?

— Ну… не знаю. Попросила в благодарность какую-то оставить масло.

— Та-ак. Непорядочная она баба. Какой, говоришь, номер поезда? Ну-ну! Значит, так ты и прохарчился в дороге. А деньги? Ты же сказал, что триста рублей имелось.

— Так телеграммы же! — Лешка выдернул из штанов комок квитанций. — Я их маме из Свердловска, Казани, Москвы посылал. Еще Канаш какой-то, Вятские Поляны. — Лешка помолчал и вздохнул. — Здорово дорого стоят телеграммы.

— А чего сообщал-то матери?

— Ну — чего! «Еду хорошо. Уральские горы маленькие, Волга широкая, но не очень, в Москве видел двух дважды Героев, наверное, приехали на парад Победы, сам здоров, только потерял носовые платки».

— И все это телеграфом отстукивал? — сержант долго смеялся, и его пухлые щеки тряслись, как холодец.

Из Бологого Лешка уезжал с комфортом. Он был посажен, а вернее, положен в плацкартный вагон на среднюю полку, снабжен буханкой хлеба, десятком яиц и парой здоровенных соленых огурцов. Уже прощаясь с Лешкой, сержант сунул ему в кармашек куртки бумажный пакетик:

— Это тут… адрес мой. На всякий случай. Мало ли что… Брату передавай привет. А будешь матери писать, так уж… того: не шибко поминай меня лихом. Бывай здоров, парень.

Укладываясь спать, Лешка развернул пакетик. Химическим карандашом и не очень ровными буквами там действительно был записан адрес: «Отд. милиции ст. Бологое Окт. ж. д. С-нт Кононов Никанор Никанорович».

И еще там лежала красная тридцатирублевая бумажка. Лешка улыбнулся и крепко уснул на полке. Проспать он не боялся: поезд шел до конечной станции — заманчивого