Уроборос - Этери Чаландзия

Тон Нины не оставлял никаких сомнений в ее намерении отстоять свое одиночество. Неизвестный тихо и зло выматерился, но удалился. Она так и не посмотрела в его сторону.

У Нины затекла спина, она закрыла компьютер, допила остывший кофе и потянулась. Захотелось пройтись, продышаться. Нина оделась и вышла из кафе. Пока она сидела в помещении, погода изменилась. Ветром куда-то унесло серый саван облаков, и из-под него выкатилось сильное синее небо. Стекла, сосульки, купола, лужи на асфальте налились солнцем. Нина встряхнулась и почти побежала вперед, без всякой цели, по освещенной стороне проспекта. Как-то вдруг, в один момент сработал сезонный переключатель, и наступила весна. Скорее всего, это был временный сбой, но от ее напора не выдержали и полетели зимние пробки, и полыхнуло скорой оттепелью. Все застывшее потекло, застучало, зажурчало, мир ожил, и вместе с ним и Нина ожила. Впервые за долгое время ее отпустило, она почувствовала прилив сил, и жизнь показалась вполне переносимой.

На Английской набережной сутулый мужчина в униформе толкал перед собой тележку. В ее центре, растопырив для устойчивости лапы и вывалив на плечо черный язык, стоял огромный чау-чау. Богатая рыжая шерсть горела в солнечных лучах. Не было человека на улице, который не обернулся бы на это диво. Выражение на морде не оставляло никаких сомнений — это был песий звездный час. Нине даже показалось, что периодически легким поклоном он приветствует восхищенную публику, но, скорее всего, тележка просто подскакивала на кочках, и пес старался сохранить равновесие.

— Какой красавец! — раздался мужской голос рядом.

Нина обернулась. Высок, хорош, одет небрежно. Она невольно улыбнулась. Знакомый шарф. Нина купила такой же Егору по случаю. Веселый коварный взгляд, у Егора бывал такой. Крупный хорошо очерченный рот. Щетина, не покорявшаяся бритве. У Егора она часто проступала уже к полудню. Он снял перчатку и протянул ей руку:

— Здравствуйте, меня зовут Егор.

И зашло солнце. И Нина побежала. Не разбирая дороги, она неслась прочь. Прохожие, машины, собаки, снег, свет, фонари, автобусы — все смешалось в бесконечную серую ленту. Казалось, прошли годы, прежде чем резкий сигнал автомобиля заставил ее остановиться. Она выскочила на проезжую часть, водитель резко затормозил и не поленился открыть окно, чтобы хорошенько ее выматерить. Нина рассеянно улыбнулась. Отступила на тротуар. Она была на Невском. В Петербурге. Она ничего не знала про свое будущее, а теперь еще и мало что понимала про прошлое. Но в настоящем Егор мерещился ей в каждом прохожем.

Она втянула голову в плечи и, стараясь не смотреть по сторонам, словно Егор и правда размножился сотнями копий по улицам и площадям, засеменила в сторону дома.

* * *

Егор медленно дрейфовал по ночной Москве. Он ехал по знакомому адресу, дороги были свободны, но он не спешил.

Он вспомнил недавний вечер. Там, на вокзале, когда он провожал ее в Питер, Нина вдруг расплакалась. Но эти ее слезы, они были другими, не теми, к которым он привык. В них не было злости. Егор понимал, что она ничего не добивается. На этот раз Нина не шантажировала, не ворожила и не приносила жертв, она оплакивала. Словно предчувствовала конец. В ее скорби было свое величие, и это пугало и раздражало его.

Он невольно прибавил газу и на скорости вошел в поворот. Нина преследовала его. Пусть ее не было сейчас рядом, и на ближайшие дни он был свободен от ее присутствия, она оказалась там, откуда ее никаким фимиамом было не выкурить. Пока северный ветер продувал ее собственные мозги, Нина плотно прописалась в его голове. И к дуэту раздражения и тревоги присоединилась совесть-предательница.

Егор припарковал машину и вышел размять ноги. Впереди возвышались жилые корпуса на Мосфильмовской. Там, в стекле, бетоне, полированном дереве, пластике, пыли и скуке жили люди. Скандалили, брюзжали, переругивались, съезжались под одну крышу вечерами, и жены раскладывали еду по тарелкам, мужья чесали пузо перед экраном, а дети играли за компьютерами. Егор отвернулся. Он никогда не мечтал о такой жизни. А о какой мечтал?

Брак. Вне контекста противное слово. Да и в контексте, порой, не лучше. Считается, что вначале все было чудо как хорошо. Ну это как посмотреть. С одной стороны, да — Эдемский сад, вечная жизнь, прекрасный климат, изобилие. Ни забот, ни хлопот. А эта история про ребро, полная прекрасного подтекста. Ведь не пожалел человек части своей, чтобы дать жизнь подруге, с которой собирался нескучно проводить не год и не два — счастливую вечность. То есть все-таки не так уж и бескорыстно, и потом, если задуматься — ребро… Их, этих ребер, двенадцать пар, одним больше, одним меньше, какое дело! Вот если бы глаз отдал. Нос. Руку. Сердце. Но, ладно, все равно молодец, поделился, чем Бог послал. Гуманный Бог, кстати, усыпил Адама, прежде чем ребра дергать, и, когда первый человек очнулся, рядом с ним уже расчесывала кудри первая женщина.

И что? И кто все испортил? Кто разговаривал с незнакомцами, тянул, что попало в рот, а потом прятался по кустам, плакал и норовил нацепить на себя сначала абы что, а потом что-нибудь помоднее и подороже. Ладно, эта гонка позже началась. А тогда оба оказались хороши. Их, может, и оставили бы в Эдеме, если бы признались и покаялись, дескать, да, я откусила, да, и я попробовал. Но нет, Адам кивал на Еву, Ева на змею, а Бог посмотрел на всех и выставил вон. И поволоклись любители запрещенных фруктов по неровностям новой жизни. Жутковатая картина, надо думать, сопровождала этих двух полуодетых испуганных человечков. Незнакомый враждебный мир, подлая змея и грядущая неизвестность.

Но ведь была и другая история. Вроде как Бог взял грязь и слепил сразу двоих, мальчика и девочку. Адама и первую его жену, Лилит, про которую так никто толком ничего и не успел понять.

У Лилит — недоступных созвездий венец,

В ее странах алмазные солнца цветут,

А у Евы — и дети, и стадо овец,

В огороде картофель и в доме уют[2].

Говорят, некоторое время эта ячейка общества худо-бедно мяла траву в сладком Эдеме, но довольно быстро начались проблемы. Адам требовал подчинения и восхищения, а Лилит, не будь дурой, не уставала напоминать, что коль скоро их из одной грязи лепили, то и нет резона доказывать тут свои превосходства. Муж психанул, настучал в высший совет, Лилит фыркнула, села на метлу и улетела. Адам некоторое время ходил радостный и довольный, наслаждался свободами и тем, что больше никто мозг не проедает, а потом, естественно, заскучал, стал ныть и канючить, добился расположения, лишился ребра… ну и дальше по тексту.

Лилит же как-то нескладно договорилась с властями, осталась болтаться на Лунной орбите, то ли под конвоем, то ли под прикрытием трех ангелов-телохранителей, промышляя преимущественно грязными делишками и членовредительством в рядах новорожденных младенцев.

То есть, никто, собственно, и пикнуть не успел, а уже случился первый брак, первый развод, второй брак, преступление, припадок трусости, ложь и позор изгнания. И что, с таким анамнезом в генезисе отправляясь во дворец бракосочетаний можно было на что-то надеяться?