Внезапно в дверь стучат - Этгар Керет

Когда Авиад дописал, преподавательница посмотрела на него вопросительно.

— У меня нет концовки, — шепотом извинился он, чтобы не мешать старухам, которые еще не закончили.

Двое сидят у стола в кабинете врача-акупунктурщика и ждут. Отец и сын. Входит акупунктурщик.

Он китаец.

Он садится за стол.

По-английски, со странным акцентом, он просит сына положить на стол обе руки.

Китаец опускает пальцы на запястья сына и закрывает глаза.

Потом он просит сына показать язык. Сын возмущенно показывает язык.

Китаец кивает и просит сына лечь на кушетку.

Сын ложится на кушетку и закрывает глаза.

Отец спрашивает, должен ли сын раздеться.

Китаец качает головой. Он достает из ящика стола длинные острые иголки и начинает их втыкать.

По одной за каждым ухом.

По одной в каждую щеку, возле носа.

По одной с каждой стороны лба, строго над глазами.

Сын тихо хнычет, его глаза закрыты.

Теперь, говорит акупунктурщик отцу и сыну, надо подождать.

После процедуры, допытывается отец, ему станет лучше?

Акупунктурщик пожимает плечами и выходит из кабинета.

Отец подходит к кушетке, на которой лежит сын, и кладет руку ему на плечо.

Тело сына напрягается.

Когда его кололи, он не напрягался. А теперь напрягается.

Через полчаса китаец возвращается в кабинет и резко выдергивает иголки.

Он говорит отцу и сыну, что тело реагирует на процедуру и что это хороший знак. Теперь насморка не будет. В доказательство он показывает пальцем на точки, в которые были воткнуты иголки. Вокруг каждой красное кольцо.

Затем он садится за стол.

Отец спрашивает китайца, сколько он должен заплатить. Он планировал спросить до процедуры, но забыл. Если бы спросил раньше, его положение было бы выигрышнее. Не то чтобы он собирался надуть китайца. В конце концов, речь идет о здоровье его единственного сына. То есть единственного живого сына.

Китаец говорит, что процедура стоит триста пятьдесят шекелей, а еще кое-что надо принять после еды, и это стоит сто шекелей.

Китаец объясняет, что им придется пройти серию процедур. Как минимум десять. Каждый день, кроме субботы.

Китаец замечает, что лучше бы они приходили и в субботу, но по субботам он не работает, потому что ему не разрешает жена.

«Жена» — это, кажется, единственное слово, кроме «насморка», которое он произносит на иврите.

Когда он произносит это слово, отец вдруг чувствует себя чудовищно одиноким.

У отца возникает странное желание. Ему хочется сказать китайцу, что он должен сходить помочиться, а потом, заперев за собой дверь уборной, помастурбировать и кончить в унитаз.

Он думает, что это несколько рассеет одиночество. Он не уверен.

В китайской медицине мужское семя считается своего рода энергией. Выбрасывая его, ты слабеешь, и поэтому поступать так не рекомендуется, особенно если ты и без того слаб.

Отец не знает этого всего, но по-любому отказывается от своей идеи. Одиночество гнетет его, но ему некомфортно оставлять сына одного в кабинете с этим китайцем.

Каждый день, кроме субботы, повторяет китаец. Он думает, что с первого раза отец его не услышал.

Отец платит новыми купюрами. Ровно четыреста пятьдесят. Без сдачи.

Они назначают визит на завтра.

Когда они идут к двери, китаец говорит им на иврите: «Не болейте».

Сын думает про себя: как странно, что китаец говорит им «не болейте» во множественном числе. Болеет же только он.

Отец ничего не замечает. Он вообще думает о другом.

«Жена», «насморк», «не болейте».

«Не болейте», «насморк», «жена».

Нет ничего страннее, чем слушать, как китаец говорит на иврите.

Труднее всего по ночам. Я не говорю, что «сильнее всего скучаю», потому что я не скучаю, но по ночам, лежа один в постели, я думаю о ней. Не слишком теплые мысли, не о том хорошем, что было между нами. Скорее, я вспоминаю ее в трусах и футболке — как она спит с открытым ртом, тяжело дышит, оставляет кружок слюны на подушке и как я сам гляжу на нее. Что конкретно я чувствовал тогда? Прежде всего — изумление, что мне не противно, а потом — эдакую нежность. Не любовь — нежность. Какую испытываешь к животному или младенцу, а не к партнерше. Тут я начинаю плакать. Почти каждую ночь. И это не слезы сожаления, я ни о чем не жалею. Мне не о чем жалеть. Это она от меня ушла. Задним числом понимаешь: хорошо, что мы расстались, причем не только для нее — для нас обоих. А еще лучше — что мы сделали это вовремя, прежде чем оказались замешаны дети и ситуация стала еще сложнее. Так чего же я плачу? Да того. Когда у тебя что-нибудь отнимают, пусть это и было говно, тебе больно. Даже если тебе опухоль удаляют, остается шрам. А ночь, видимо, лучшее время, чтобы его расчесывать.

У Узи новый мобильник, из тех, которые получают обновления с биржи в реальном времени. Когда акции его компьютерной фирмы растут, телефон играет ему «Ты крут» Сарит Хадад[23], а когда падают, телефон играет «Одиночество» Зоара Аргова. Уже месяц Узи носится с этой приблудой, и каждый раз она его смешит как впервые. «Ты крут» смешит его больше, чем «Одиночество», потому что смеяться все-таки легче, когда купюры валятся на тебя с неба, чем когда кто-то вытаскивает их у тебя из кошелька. А сегодня, объясняет мне Узи, праздничный день, потому что сегодня он собирается как следует вгрызться в опционы НАСДАКа. Эти опционы называются QQQQ, но Узи считает, что смешнее называть их «кукареку». Если НАСДАК растет — они тоже растут. А поскольку НАСДАК, глаголет Узи, вот-вот взлетит выше крыши, нам надо только поймать кукареку за хвост и вместе с ним взлететь к небесам.

Узи объясняет мне все это двадцать минут, а договорив, снова проверяет экран мобильника. Когда он приступил к объяснениям, кукареку равнялся 1,4, а теперь он уже 1,55.

— Вот же мы козлы, — сокрушается Узи, уминая ореховый круассан и разбрасывая крошки во все стороны. — Сечешь, да? Только за эти полчаса мы могли наварить десять процентов.

— Почему ты говоришь «могли»? — спрашиваю я. — И о каких деньгах речь? Ты думаешь, у меня есть деньги на это дело?

— На это дело много не надо, — говорит Узи. — Мы могли начать с пяти тысяч шекелей и уже сейчас настричь купонов на пятьсот. Но мы не начали. Знаешь что? — забудь; чего это я тебя напрягаю. Это я, я не начал. Хотя в глубине души я знал четко и ясно, как младенец знает, что мама всегда его будет любить, — НАСДАК пробьет один и пять.