Великая Белая Бездна - Бэзил Коппер

не заслоняла нам обзор. Однако это усугубляло трудности с управлением, и наши машины мотало из стороны в сторону, мы уставали передвигать рычаги, а мышцы жаждали отдыха после многочасовой тряски.

К тому же, становилось все холоднее, хотя солнце светило так же ярко, как и до сих пор. Сначала это нас не беспокоило, но затем, во время частых привалов, мы почувствовали, что ветерок становится довольно-таки прохладным — и оценили преимущества плащей на овчинной подкладке, заказанных для экспедиции Скарсдейлом, хотя сначала этот пункт в списке снаряжения показался нам нелепым.

Пунктир маршрута петлял, уходя вверх, и большую часть времени мы вели машины на малой скорости через лабиринты гигантских валунов и причудливо изрезанных скальных образований.

Но серьезных трудностей не возникало; вездеходы хорошо выдерживали нагрузки этого сложного перехода и, что важнее всего, нам не встречались непроходимые места (благодарить за это, разумеется, следовало Скарсдейла, тщательно изучившего окрестности во время предыдущего путешествия). Единственный непроходимый участок поставил бы крест на всей экспедиции: помимо того, что мы использовали вездеходы в качестве мобильных баз, было бы совершенно невозможно транспортировать груз припасов и снаряжения по этим милям безжалостной морены.

Местность, по которой мы продвигались, была совершенно безликой: черные скалы; валуны; низкорослые деревья; вверху — вечно голубое небо; впереди — вечный шум беспокойного ветра в ушах и нагромождение камней, указывающих на следующий поворот.

Мы уже поднялись довольно высоко и не могли разглядеть, какие вершины лежат впереди; однако, насколько можно было судить, мы еще не достигли области снегов. Скарсдейл продолжал заниматься своими таинственными и непостижимыми расчетами. Но, хотя его карты, записные книжки и таблицы со странными иероглифами множились по ночам на штурманском столике в командной машине, он не позволял себе никаких детальных намеков на то, что могло нас вскоре ожидать.

После нескольких дней путешествия к плато я однажды вечером сам затронул этот вопрос. Профессор с загадочной улыбкой покачал головой.

— Мы еще недостаточно близко, — вот и все, что он сказал. — Времени будет довольно, когда мы окажемся в галереях.

У Скарсдейла был с собой машинописный перевод богохульной «Этики Югора», напечатанный на обычных листах бумаги, и почти каждый вечер он часами изучал это сочинение. Дым из его трубки поднимался вертикально вверх в неподвижном воздухе кабины.

В пустыне мы во время остановок оставались внутри машин. Для этого, конечно, имелась веская причина — вездеходы были оборудованы кондиционерами, а песок и щебень, носившиеся повсюду, превращали еду и разговоры на свежем воздухе в сплошные мучения.

Но здесь возобладала противоположная привычка. Несмотря на холодный воздух и пронизывающий ветер, всякий раз, когда Скарсдейл объявлял по рации остановку и три машины выстраивались в круг, все мы, никогда не обсуждая это вслух, собирались на открытом воздухе, разжигали костер и готовили еду. Кутаясь в наши овчинные плащи и запасясь драгоценными дровами, мы пили вечерний чай и заставляли горы отзываться эхом нашей оживленной беседы.

Ван Дамм, в частности, ясно выражал свое отношение к происходящему. Пусть он никогда не облекал свои чувства в слова, я мог легко прочитать их на его лице. «Тьме нас не испугать», — говорили мне его напряженные черты, когда он с опаской оглядывался на темные скалы, изломанные склоны которых были освещены мерцающим пламенем нашего по необходимости слабого костра. Мы все теперь чувствовали одно и то же: горы надвигались на нас, и внутри вездеходов это чувство только усиливалось. Когда мы спали, это не имело значения; но до тех пор мы предпочитали оставаться снаружи, болтать между собой на ветру, пить большими глотками горячий сладкий чай и постоянно осматривать то немногое, что мы могли видеть вокруг. И еще я заметил, что никто из нас не покидал пределы треугольника вездеходов, где плясали веселые огни. Пока что нам не встречались в горах дикие животные или какие-либо опасные расщелины, грозившие гибелью; и все-таки мы не решались блуждать в темноте.

Днем мы вели себя смелее, но нетрудно было заметить, что даже при солнечном свете мои спутники редко отваживались удаляться более чем на сотню ярдов от лагеря. Единственным исключением являлся Скарсдейл; я знал, конечно, что он был абсолютно бесстрашен. Иногда по ночам он исчезал на целых полчаса, отправляясь на какую-нибудь таинственную экскурсию. В первый раз, когда он это проделал, я был охвачен тревогой и собирался уже позвать товарищей, но тут он появился из темноты; маленький круглый огонек трубки освещал его бородатое лицо. В его руке была записная книжка, а в глазах светилось возбуждение, но я уже усвоил свой урок и не рискнул его расспрашивать.

Вспоминая, что он прошел этот путь в одиночку, лишенный всех преимуществ нашей нынешней экспедиции, я снова и снова дивился упорству и силе этого человека. Он обладал духовной несокрушимостью и физической выносливостью, и на протяжении нашего путешествия бывали минуты, когда я чуть ли не преклонялся перед ним. Мои жизненные странствия не назовешь обыденными, но Большая северная экспедиция стала их высшей точкой, и хотя цель профессора оставалась окутанной мраком, я чувствовал, что последовал бы за ним практически всюду, куда бы он ни захотел нас повести.

Четыре дня мы ползли по лощине; ближе к концу осыпи и расколотые валуны, казавшиеся огромными осколками скалы, упавшей из далеких как луна пространств, сделали продвижение невыносимо медленным. Но вездеходы вели себя необычайно хорошо. Думаю, в глубине души каждый из нас испытывал страх: двигатели машин могли перегреться, отказ жизненно важных узлов мог посадить нас на мель среди гор. И каждый из нас, кто сидел за рулем, нежно уговаривал свою машину двигаться вперед.

Маловероятно, рассуждал я, что все три машины сломаются, но случались и более странные вещи. Я вспомнил собственные приключения в пустынях Аризоны и ужасную судьбу Кросби Паттерсона и представил, что могло бы случиться с нами, если бы мы оказались предоставлены самим себе и вынуждены были возвращаться пешком. Такой исход был немыслим, и я предпочел вместо пустых размышлений сосредоточиться на своих непосредственных обязанностях.

На второй день Скарсдейл объявил мне, что управление головным вездеходом возьмет на себя. Я был доволен, так как смог заняться другими вещами, и не в последнюю очередь своей фотографической и кинематографической деятельностью. На следующий день я снял на кинопленку один из лучших за все время путешествия эпизодов; то была серия панорам и кадров, отснятых в движении через окно вездехода.

Мы неустанно продвигались к высокогорному плато. Пейзаж, окружавший это медленное вторжение, был устрашающим, а Скарсдейл все еще ничего не сообщил нам