Фотограф (сборник) - Владимир Сотников

Но странно – нам всем было хорошо молчать. Каждый думал о своем. Понемногу пили, ели, улыбались слегка, если встречались взглядами. Потом улеглись спать. Мне не спалось, и через какое-то время, пробормотав, что здесь душно от печки, я перешел в вездеход. Завел мотор и, когда в кабине стало тепло, заглушил. Мой сон был таким же неуютным, как и короткое сиденье кабины. «Все мысль да мысль», – проносились в голове слова, как только я выплывал из сна. Мне казалось, я слышал негромкий говорок в вагончике. Наверное, Константин рассказывал о своей жизни, пытаясь показать, какой он плохой. А Майя все равно думала по-другому.

Утром я проснулся от холода. Вылез из кабины. На крылечке стоял Константин и крутил у виска пальцем. Красноречивый жест. Мы пошли умываться к дальней чистой луже.

– Молодец, оставил нас вдвоем, – зло сказал Константин, – всю ночь пришлось сказки рассказывать. Чтоб заснула. А ты что подумал?

– Ничего, – ответил я, улыбаясь. – Ты меня совсем за дурака держишь.

Мы вернулись. Майя поставила чайник и пыталась разжечь печку.

– Вот, погасла почему-то, – радостно сообщила она Константину и вышла, стесняясь своего заспанного вида.

У нас тоже ничего не получилось: видно, в печке кончилась солярка. В маленьких сенях стояла другая, ржавая печка – я взял спички и подошел к ней. Константин сказал:

– Я ее посмотрю. А ты принеси из вездехода канистру.

Я вышел. И запомнил навсегда все звуки, которые раздавались в эти мгновения за моей спиной. Несколько шагов Константина за мной – до сеней. Звяканье чугунных колец, которые он снимал со старой печки. Чирк спички. И упругий громкий взрыв, будто лопнул огромный воздушный шар.

Меня толкнуло к вездеходу. Оглядываясь, я увидел, как падает дверь вагончика, из проема рвутся багрово-черные клубы пламени. На мгновение я увидел на полу сапоги, обращенные ко мне подошвами – почему они лежат? – мелькнула мысль, и я понял, что взрывом Константина отбросило внутрь вагончика. Между нами бушевало пламя – я вскочил на крыльцо и сразу отпрыгнул назад. Как я потом жалел об этих потерянных секундах! Ноги Константина шевелились – он пытался перевернуться на живот, – но я видел только ноги. Натянув бушлат на голову, я нырнул пониже – туда, где огонь только начинался, – и дотянулся до ног. Я боялся их отпустить – так горячо было рукам. Бушлат сползал с головы, я почувствовал, что у меня есть только мгновение – повторения его не будет. Повернувшись спиной к огню, я изо всех сил потащил Константина. Я чувствовал, как его тело скользнуло по мокрому – и упало позади меня с крыльца. Он горел весь – извиваясь и обхватывая голову руками. Дымился и мой бушлат – я сдернул его с себя и начал сбивать пламя с Константина, но казалось, этими ударами я только вздымаю пламя еще выше. Я набросил бушлат ему на голову и, отворачивая лицо от пламени, потащил Константина к ближайшей луже. Мы упали в воду – я подхватился и сразу руками плеснул воду на оставшиеся пятна огня.

Как долго, как долго, – стучало у меня в голове, когда я вытаскивал его обратно из воды.

Я попытался расцепить руки Константина, но не смог – из-под рук доносилось страшное утробное мычание.

Подбежала Майя, вскрикивая вздохами, упала возле нас на колени – тоже старалась разжать руки Константина. Он медленно, словно прислушиваясь к себе, отпустил их. Волосы на голове спеклись, прилипли к коже, лицо было красным – я увидел, как медленно приподнимается, как от водянки, кожа щек и лба – Константин стонал и мотал головой.

Масло, масло, подумал я и взглянул на вагончик. В нем гудело пламя, вырываясь из двери. Я подбежал к вездеходу, надеясь в кабине найти аптечку, какую-нибудь сумку. Там было пусто.

– Чем смазать? – крикнул я Майе.

Она смотрела на меня распахнутыми глазами и мелко-мелко мотала головой.

Константин громко выдохнул – я различил его слова:

– Мочой… надо.

Майя протянула мне платок. Я отошел к вездеходу. Когда я осторожно прикоснулся мокрым платком к ожогам, Константин скрипнул зубами и произнес:

– Уже не поможет… Сильно?

– Да… нет. Заживет. Надо в лагерь ехать. Давай, Костя, потихоньку в вездеход.

Он, наверное, не слышал. Часто дышал, казалось, только выдыхал воздух. Мы помогли ему подняться, уложили на пол грузового отсека, Майя села рядом.

Я никогда не водил вездеход – он рванул с места, как прыгнул, и стал петлять то вправо, то влево. Я съехал с колеи и поехал рядом с ней прямо по тундре. Ветер, обгоняя нас, еще долго доносил дым от горящего вагончика.

Что это было? – думал я, глядя на свои вздувшиеся от волдырей руки, и видел вместо них обгоревшее лицо Константина. – Почему он, тысячи раз разжигавший такие печки, не посмотрел ее, не понюхал хотя бы – какая-то сволочь ведь залила туда вместо солярки бензин. И вентиль, наверное, открыт был, если рвануло так – значит, в печку просто налито было, как в бочку. И ведь я хотел поджигать, а Константин, наверное, машинально, вместо меня довел все до конца.

«До конца», – повторились во мне эти слова.

Повернуть бы время, закрыть, как тот вентиль в печке, чтобы не неслось так вперед, не обгоняло, как летящий огненный змей.

Черт знает что проносилось в моей голове, пока я трогал все рычаги и педали, на пробу изучая нехитрое управление!

Что будет дальше? – нажимал я газ, и вездеход рвался вперед, словно спешил открыть поскорее это невыносимое – дальше…

Мы выехали к морю далеко от лагеря, и я не знал, в какую сторону поворачивать. Я ехал вдоль берега и боялся, что удаляюсь от лагеря. Но вот показалась впереди охотничья избушка, и я вспомнил, как вчера утром Константин вдруг объехал ее вокруг – зачем? Во всех подробностях прошедших дней я буду видеть намеки на то, что в конце концов случилось.

Я остановился у вагончика начальника. Он выскочил вслед за мной к вездеходу, взглянул на Константина и – растерялся. Этот человек, повидавший всякое, не мог поверить, что такое могло случиться именно с Константином. Я вывел его из оцепенения, дернув за руку. «Вертолет, надо вызвать вертолет», – сказал я. Начальник побежал в радиорубку. Майя сбегала за врачом, подходили рабочие – на их лицах я видел непонимание, недоумение. Они готовы были видеть на месте Константина любого другого – мало ли что случается в экспедиции, – но сейчас выглядели как школьники, впервые увидевшие аварию. Они спрашивали меня, я отвечал – про печку, кем-то заправленную бензином, – и чувствовал, что мои слова ничего не объясняют. Не мог же я говорить о том, что Константин изменился за один день, стал другим, и сам мне сказал о конце своей прошлой жизни, что он наконец стал похож на меня? Эти объяснения останутся со мной и, наверное, с Константином.

Врач густо смазывал его лицо какой-то мазью. Я никогда не видел, как снимают маску с умершего, но эта параллель заставила меня вздрогнуть. Я словно отдернулся от этой мысли.

Вертолет прилетел через несколько часов. Майя улетела вместе с Константином.