Можно я побуду счастливой? - Мария Метлицкая

Нет, спать не дадут – начинаем глазеть по сторонам. И все вокруг интересно! Снова полная сумка дорожной провизии, но мы канючим, что хотим в кафе. В кафе можно только в Эстонии – в наших родимых пенатах будут и хамство, и остывший суп, и деревянная котлета, и муха в компоте. Стол будет вонять мокрой тряпкой – все как положено и как всегда. А можно и травануться – очень даже легко!

В Эстонии, даже в придорожной забегаловке, было чисто, ароматно и вкусно. И еще – никакого, представьте, хамства – только прохладная сдержанность. Нам подавали яичницу с ветчиной – красиво и вкусно, темный хлеб с тмином и кофе – настоящий, ароматный, со сливками. На столе вазочка с булочками – с сыром, с вареньем, с изюмом.

При расчете кассирша (касса у двери) вяло спрашивала: «Булочки брали? Сколько?» Не пересчитывала – верила нам на слово. Мы переглядывались и думали: «А у нас? Кто бы поверил на слово? И кто бы не спер пару булочек?»

Таллин мы обожали и неплохо в нем ориентировались – Старый город, Вышгород, новый район Мустамяэ, где жила наша родня. Пили кофе в маленьких кафешках, ели пирожные со взбитыми сливками, гуляли по булыжной мостовой, заходили в крошечные чудесные лавочки – вот где красота. Серебряные украшения, с янтарем и без, льняные салфетки с вышивкой, шерстяные изделия – от рукавиц и шапок до свитеров и пальто. В одном магазинчике видели странную штуку – варежки для яиц. Пестренькая, миленькая и маленькая (размером с детскую руку) рукавичка с фестончиками. В голову лезло что-то совсем неприличное. Мама, еле сдерживая улыбку, поинтересовалась у продавщицы – зачем?

– Яйца греть!

Теперь в разговор вмешалась я, а мама выкатилась из лавочки, согнувшись пополам в приступе смеха.

– В каком смысле – греть? – продолжала настаивать я. – А других способов нет?

Белокурая Брунгильда вступать в диалог была не намерена – тяжело вздохнув, произнесла, чеканя каждое слово – для нас, дебилов:

– Яйца, – тут пауза, в пару секунд, – сварили? Ну и надо – греть! Чтоб не замерзли и не остыли!

Теперь на улицу выскакиваю я – в приступе смеха.

А как было интересно в лавочках кузнецов с чугунными изделиями – щипцами, пепельницами, подставками для зонтов. А еще обожали магазинчики с керамикой, художественные салоны с картинами и картинками.

Из Таллина мы привозили замечательные вязаные свитера и варежки – не для яиц! Керамические вазочки изумительного рисунка и, конечно же, местный бренд – салаку и шоколадные конфеты фабрики «Калев».

На обратной дороге останавливались в Ленинграде – Русский, Эрмитаж.

На пару дней – больше неловко. В Ленинграде близкой родни у нас не было, только знакомые.

Летом, если мамин отпуск выпадал на июль, ездили в Юрмалу. Ехать в августе было опасно – погода могла подвести. Но и в июле везло не всегда – море бывало холодным, серым, погода ветреной. Зато много парков, кафешек и магазинчиков – у нас таких нет. Ездили в Ригу – послушать орган в Домском соборе и просто пошататься по узеньким улочкам – вот красота!

А в общем, наша жизнь была обычной. Так жили десятки и сотни тысяч наших соотечественников в Москве, Питере, Калуге, Саратове – на всем просторе огромной империи под названием СССР.

Всегда немножко не хватало денег – скорее на удовольствия или прихоти. Но удовольствий в Стране Советов было немного!

Конечно, хотелось посмотреть мир, иметь красивые тряпки и обувь, кассетный магнитофон и хорошую косметику. Читать те книги, которых не было в продаже и которые мы доставали всеми правдами и неправдами. И это были не обязательно авторы запрещенные, диссиденты, противники режима. Нельзя было достать ни Цветаеву, ни Мандельштама, ни Булгакова. Вернее – нельзя было купить! А достать в Союзе можно было все и всегда, это правда. Помню, как умоляла своего приятеля, сирийского студента, купить мне в «Березке» Булгакова. И помню свое счастье и восторг – до остановки дыхания, – когда зеленый том очутился в моих руках.

Ходили в театры – в «Современник», во МХАТ, в Вахтангова.

Помню, как женщины торопливо, смущаясь и оглядываясь, переодевали в фойе прихваченные из дома нарядные туфельки. А замызганные сапоги сдавали в гардероб. У зеркала поправляли прически, подкрашивали губы, одергивали скромные блузки. Трогательно. И буфет был доступен. Дороговато, конечно, но бутерброд и стакан лимонада – пожалуйста.

В ТЮЗе и Центральном детском я пересмотрела все спектакли до одного.

Билеты, кстати, распространяли в школе, и стоили они сущие копейки. Помню воскресные походы в зал Чайковского на лекции по музыке. Мы покупали абонемент и слушали чудесную Виноградову. Был у меня абонемент и в Пушкинский музей – тоже в лекторий. А в Третьяковку мы с удовольствием ходили сами.

Для сравнения – в этом году свекровь моей сестры решила показать внукам Большой театр. Долго копила на билеты, долго пыталась их купить. И в итоге – три билета в разных местах, разумеется, не партер – далеко не партер! – и цена – двадцать девять тысяч рублей. Комментарии, как говорится, излишни.

Люди в то время не переживали о возможных материальных потерях – какие потери у нищих? На их сберкнижках болтались жалкие три рубля. Но какая-никакая уверенность в завтрашнем дне все же была. Медицина оставалась бесплатной, хотя благодарность врачу приветствовалась: конфеты, духи, хорошая книжка. При дефиците и ограниченных возможностях порадовать и отблагодарить было несложно. Врачи наши гениальные в тогдашних нищенских условиях выкручивались как могли. Инструменты берегли словно зеницу ока, при помощи «бинта и зеленки» творили чудеса. А вот если немного отвлечься от того времени и поговорить про медицину сегодня…

В столичной клинике, в отделении хирургии – гнойной, заметьте! – шестьдесят восемь коек. Стоят они в том числе и в коридорах – таких отделений в столице наперечет. Шестьдесят восемь больных – ампутированные конечности и так далее. А в перевязочной нет чистых пеленок! Ну нет – и все! Спрашиваю у перевязочной сестры – та машет рукой:

– Да что вы, какие пеленки? На все отделение выдают десять штук!

Дальше, пожалуй, не будем, чтобы совсем не впасть в уныние.

Я далека от мысли, что в советское время все было прекрасно. Конечно же нет. Атмосфера была тяжелая, душная. Изоляция от всего мира ощущалась, и как! Мы были фантастически неизбалованны и терпеливы. Мы были страшно закомплексованы, зашорены, вечно напуганы. Мы всех боялись и считали врагами.

Мы понимали, что жизнь наша скудна, однообразна, сера и почти бесперспективна, и, как никто, умели радоваться самому мизерному, малому, за что нас поднимали на смех. Мы знали, что живем в загоне, как в детском манеже – посадили, и все, так и сидите. Мы бесились от того, что нами так распоряжаются – нашими жизнями, нашими судьбами. За нас все решали. И еще нас учили гордиться успехами нашей страны. Правда, успехи эти в обыденной жизни не всегда были заметны…

Но все-таки было и то, чего сегодня отчаянно жаль. То, что безвозвратно ушло и утеряно. Например, бескорыстные, открытые и доверительные отношения между людьми! Дать деньги приятелю под процент? Да бог с вами! Разве кому-нибудь это пришло бы в голову? Пригласить переночевать нового знакомого, транзитного пассажира, с которым ты только что познакомился в поезде? Да легко! А потом приехать к нему в городок на море и подружиться на всю долгую жизнь. Позвонить ночью другу и попросить о помощи? Запросто! Тут же приедет. И не упрекнет, что разбудили, и что потратился на бензин, и что завтра рано вставать.