Дунай. Река империй - Андрей Шарый

Главным портом Дуная, “новым Гамбургом на юге”, назначили Вену. Министерство вооружений разработало “великий проект Железных ворот”, предусматривавший запуск на Дунае “энергетического сердца” – строительство ГЭС для снабжения электричеством промышленных объектов на Балканах (в изменившихся политических условиях такой проект в 1964–1972 годах осуществили Югославия и Румыния). Разрабатывались планы соединения Дуная с разными морями: Северным, Балтийским, Адриатическим, Эгейским. Немцев юго-востока Европы национал-социалисты предполагали сосредоточить в окрестностях Белграда; сербы подлежали расселению, а город – переименованию. Немецкая община мечтала о создании независимого национального государства в междуречье Дуная и Тисы. Но вожди рейха решили иначе: в 1941 году к северу от Белграда, на территории сербского Баната [10], был образован “всего лишь” самоуправляемый немецкий административный район.

Теперь немецкий Дунай заканчивается, как ему и велено картами, строго в местечке Обернцелль (а австрийский – строго в местечке Хайнбург), потому что политкорректность начала XXI века не позволяет реке и каплей переливаться за границы. Германский водный слалом по “потоку будущего” обернулся катастрофой. Идеологический и военный порывы национал-социализма перечеркнули усилия многих поколений немцев, которые своим трудом, упорством, талантом столетиями покоряли и осваивали некогда девственный дунайский край. Теперь в этом краю память о Гёльдерлине живет рядом с памятью об Адольфе Гитлере, которая куда более материальна, зрима, осязаема, чем все античные и средневековые руины.

Кастрюля Зала освобождения и храмина Зала славы, монументальные песнопения эпоса о германском походе по Дунаю, вызывают (по крайней мере, у человека русского культурного круга и советского образования) довольно сложносочиненные эмоции. Я пытался перевести эти ощущения в словесные образы, обгоняя пыхтящих по ступеням “Вальхаллы” пенсионеров и глядя с верхотуры Befreiungshalle, как яркой золотой звездой падает за Дунай немецкое солнце. Скажу вот так, не без некоторого пафоса: это памятники победам, начисто отрицающим возможность поражения; это возвеличение подвига, не ведающего о страдании; это гимн доблести, не знающей позора. Снова листаю Гёльдерлина и Хайдеггера: если у немецких славы и гордости есть истоки, то их следует искать и у истоков Дуная.

Кельхайм и Зал освобождения. Открытка 1900 года.

Впрочем, у такой победительности, вообще характерной для имперского типа общественного сознания, должен быть противовес: если где-то хором воспевают, значит где-то кто-то должен, пусть соло, проклинать. Отборные дунайские проклятия слышались в двухстах километрах выше Кельхайма по течению, в городке Зигмаринген. Это бывшая столица небольшого княжества Вюртемберг, которым столетиями, под покровительством мученика монашеского ордена капуцинов святого Фиделия Сигмарингенского, управляли представители младшей ветви семейства Гогенцоллернов – до той поры, пока в середине XIX века Пруссия не прирезала эти земли себе. В милейшем Зигмарингене Жюль Верн открыл действие своего романа о дунайском лоцмане. К той поре город уже успел погрузиться в провинциальное забытье, от которого ему, боюсь, уже не опомниться никогда. Часовыми былой гордости здесь высятся памятники разным Гогенцоллернам, я насчитал их не меньше полудюжины. И вот в конце Второй мировой войны этот княжеский двор вдруг стал столицей фактически несуществовавшей державы.

“Ульмская коробка”. Рисунок. Середина XVIII века.