Стальная империя Круппов. История легендарной оружейной династии - Уильям Манчестер

Освобожденный от всех своих обязанностей, Густав фон Болен тихонько убрался в Австрию – весной 1944 года они с Бертой окончательно поселились в снежном покое Блюнбаха. В свой последний вечер на эссенской вилле он обедал с ней и своим преемником. Как всегда, старик был окружен лакеями. Есть с ним за одним столом стало теперь тяжелым испытанием, и нельзя было предвидеть заранее, что может произойти. В довершение всего Густав теперь начал страдать галлюцинациями и в этот последний вечер напугал Берту и Альфрида неожиданной выходкой. Сжав в руке салфетку, он с трудом поднялся со стула, указал дрожащим пальцем в полумрак в глубине большой комнаты и прошептал: «Кто все эти люди?»

Берта заверила его, что там никого нет, и уговорила сесть. Однако он мог оказаться более наблюдательным, чем она полагала. Конечно, в нишах под панно дяди Феликса не было никого, но в то время, как крупповские директора отправляли свои семьи в относительно безопасную сельскую местность, в город прибывали десятки тысяч людей, и население переживало драматические перемены. Если Тило однажды заметил, как посторонние портили кору деревьев, то и Густав во время своих прогулок мог увидеть новые фигуры.

Да любой нормальный человек не мог не обратить внимания на перемены в Эссене. Внешний вид, одежда и речь ввезенных рабочих резко отличали их от крупповцев или даже опытных рабочих-ветеранов из других фирм в Руре. Чужеземцев конвоировали вооруженные охранники – либо в черных рубашках эсэсовской «Мертвой головы», либо в щегольских синих мундирах собственной полиции Альфрида, со свастикой на повязках и с надписью «Крупп» на франтовских фуражках. Иностранцев водили из обнесенных колючей проволокой бараков на заводы, где они трудились, и их изможденность и понурый вид вид заставляли вспомнить дикие планы расправы с социал-демократами, которые лелеял Великий Альфрид.

Так кто же все эти люди? Ответ краток: рабы. В послевоенных заявлениях и в некоторых документах военого времени фирма «Крупп» прибегала ко всевозможным эвфемизмам, чтобы избежать этого слова. Люди, прежде сражавшиеся под другими знаменами, назывались военнопленными, хотя теперь они были прикованы к станкам. Рабочие, вывезенные из-за границы, именовались просто иностранными рабочими – безликий, удобный термин, не несущий в себе никакой идеи принуждения. Эта отвлеченность нашла отражение даже в документации концентрационных лагерей. Параграф 14 соглашения между фирмой «Крупп» и Освенцимским лагерем бесстрастно указывает, что СС обязуется «поставлять необходимую рабочую силу из числа заключенных концентрационного лагеря».

«Там пребывает сердечный покой», – пели вербовщики, расписывая блага Эссена. Это был жестокий обман, хотя вначале он оказывался скорее невольным. В первые месяцы войны крупповский садизм еще не проявился, и патерналистская политика фирмы пока оставалась в силе. Свидетель говорил о Фрице фон Бюлове того периода времени как об «очень любезном, обаятельном человеке, сдержанном и покладистом». Иностранные рабочие все еще вызывали любопытство. Не было причин оскорблять их, а поскольку всего было вокруг достаточно, к первым прибывшим иностранцам проявляли доброжелательное гостеприимство. Им говорили, что необходимость в их перемещении вызвана войной, но Крупп проследит за тем, чтобы оно было как можно более безболезненным.

Одним из них был сорокавосьмилетний чех, гражданский инженер, который в Первую мировую войну был военным летчиком и который впоследствии выступал на Нюрнбергском процессе. 3 июля 1939 года, почти через три месяца после захвата Праги фашистами, Константин Соссин-Арбатов был в числе 150 людей, которым велели прийти на вокзал к 16.00 следующего дня. Они ожидали худшего. Но двое крупповских служащих тепло приветствовали их, отвели в два новых спальных вагона и «дали каждому из нас по большому пакету бутербродов с белым хлебом, сосисками и разной другой снедью». На следующее утро в девять часов поезд прибыл в Рур, где «несколько представителей Круппа в Эссене встретили нас и помогли с багажом». Были выданы квитанции на вещи, которые следовали отдельно, а пока новоприбывших посадили в автобусы.

По словам Соссина-Арбатова, «эти автобусы также были совсем новыми и красивыми, и мы были весьма удивлены таким отношением к нам». После двухчасовой поездки по городу их высадили у «Коппенхеэ», крупповского клуба, где официанты предложили им обед из трех блюд, сигареты, любое пиво на выбор и дали почтовые открытки, чтобы они могли написать весточку домой. К вечеру их разместили в большом здании на Боттроперштрассе. Там были ванные комнаты, свежее белье – были даже немецкие горничные. Через два дня чехов отправили работать на приборостроительный завод номер 1. Соссин-Арбатов получил специальность слесаря, и ему платили 94 пфеннига в час. Это не было похоже на жизнь в Праге, но и на рабство тоже.

Почти два с половиной года иностранные рабочие были редкостью, и даже в январе 1942 года в списках «Гусштальфабрик» среди иностранцев числится еще очень мало русских и поляков. Однако летом в списки вносится почти 7 тысяч славян, а Крупп затребовал почти 9 тысяч. Эти люди были обречены уже в силу своей национальности. На протяжении десятилетия фюрер проповедовал, что к востоку от границ Германии обитают низшие расы. И теперь плакаты, развешанные по крупповским цехам, гласили: «Славяне – это рабы». Гнусное слово было произнесено официально, и с ним родился новый жаргон. Все чаще во внутрифирменных меморандумах упоминаются «рабский труд», «рабство», «рынок рабов» и «рабовладелец», то есть Альфрид. Как только начали прибывать поезда Адольфа Эйхмана, к этим обозначениям прибавились новые: подчиненным Альфрида было сообщено, что к конвейеру будет поставлен «еврейский человеческий материал». По-немецки, когда ест человек, это называется «эссен», о скотине же говорят «фрессен»; именно это слово употреблялось по отношению к рабам. Часто первые слова, которые они читали, покидая товарные вагоны, были: «Кайне арбайт, кайн фрессен» – «Без работы нет кормежки».

Первый известный случай физической расправы произошел также на вокзале. И жертвы – многозначительный факт – прибыли с Востока. Железнодорожный рабочий Адам Шмидт свидетельствует: «В середине 1941 года прибыли первые рабочие из Польши, Галиции и с Западной Украины. Их привезли в битком набитых товарных вагонах. Крупповские мастера гнали рабочих из вагонов ударами и пинками… Я своими глазами видел, как людей, еле державшихся на ногах, волокли работать».

Если рабочие, которых привозили с Запада в первые годы войны, получали трехразовое питание, безупречно чистое белье и даже возможность крутить романы с хорошенькими арийками, то теперь с этим было покончено. Первоначально называли причины идеологического характера. В нацистском представлении о порядке каждой этнической, расовой и национальной группе было отведено свое место. После того как новоприбывшие получали деревянные башмаки, одеяла со штемпелем, изображающим три крупповских кольца, и фирменную тюремную одежду (синюю в широкую желтую полоску), управление лагерей для иностранных рабочих передавало их заводской полиции, заводской охране или вспомогательной заводской полиции. А затем производилась сегрегеция. Евреи, стоявшие на самой низшей ступени, обязаны были носить желтые нашивки, а еврейским девушкам при первой возможности брили голову самым уродливым образом. Правда, такая возможность представлялась не всегда, поскольку это правило вступало в противоречие с другим принципом расовой нетерпимости: заставлять крупповских парикмахеров касаться еврейских голов значило покушаться на их арийские привилегии, а это вещь недопустимая. Следовательно, при отсутствии парикмахеров-иностранцев – никаких «фасонных стрижек».