Кукла - Болеслав Прус

— А вы никогда не были счастливы?

— Ах, я… Конечно… Но не так, как Эвелина с бароном.

Вокульский пристально посмотрел на нее. Она была задумчива и невозмутимо спокойна, как статуя греческой богини.

«Нет, эта не станет обманывать», — подумал Вокульский.

Некоторое время они шли молча, направляясь в самую глухую часть парка. Кое-где сквозь зелень старых деревьев мелькали окна, горящие красным отблеском заката.

— Вы первый раз были в Париже? — спросила панна Изабелла.

— Первый.

— Какой это чудный город, не правда ли? — оживилась она и взглянула ему в глаза. — Что бы там ни говорили, а Париж, даже побежденный Париж, по-прежнему остается столицей мира. На вас он тоже произвел впечатление?

— Очень сильное. Несколько недель, проведенных в Париже, придали мне силу и мужество. Действительно, только там я научился гордиться тем, что работаю.

— Объясните мне это, пожалуйста.

— Очень просто. У нас труд дает скудные результаты: мы бедны, отсталы. А там труд сияет, как солнце! Вспомните эти здания, от крыши до тротуара покрытые украшениями, словно драгоценные шкатулки! А изобилие картин и статуй, а бесчисленное множество машин, а бездна фабричных и ручных изделий! Лишь в Париже я понял, что человек только с виду хрупок и мал. На самом деле это титан, гениальный и бессмертный! Он с одинаковой легкостью ворочает скалы и высекает из камня тончайшие кружевные узоры.

— Да, — подтвердила панна Изабелла, — у французской аристократии было достаточно времени и средств, чтобы создать эти шедевры.

— У аристократии?

Панна Изабелла остановилась.

— Вряд ли вы станете утверждать, что Луврскую галерею создал Конвент или парижские фабриканты?

— Разумеется, нет, но и не вельможи. Это плод совместного творчества французских строителей, каменщиков, плотников, наконец художников и скульпторов всего мира, которые ничего общего не имели с аристократией. Вот великолепная манера — приписывать бездельникам заслуги и труд людей гениальных и вообще всех тех, кто работает!

— Бездельники и аристократия! — воскликнула панна Изабелла. — Мне кажется, ваше выражение можно назвать скорее сильным, чем верным.

— Вы разрешите, сударыня, задать вам один вопрос?

— Пожалуйста.

— Прежде всего беру назад выражение «бездельники», если оно вас задело. А затем… я попрошу вас указать мне хоть одну особу из высшего общества, которая бы что-нибудь делала. Я знаю человек двадцать этого круга, все они знакомы и вам. Итак, что же все они делают, начиная с князя, благороднейшего человека, которого, впрочем, может оправдать его возраст, и кончая… хотя бы паном Старским, чьи вечные каникулы уж никак не соответствуют положению его дел…

— Ах, мой кузен! Уж он-то, наверное, никогда не собирался служить в чем-либо образцом. Впрочем, мы говорим о французской аристократии, а не о нашей.

— А та что делает?

— Как же, пан Вокульский, они сделали многое. Прежде всего они создали Францию, они были ее рыцарями, вождями, министрами, духовными пастырями.

И затем они собрали те сокровища искусства, которыми вы восхищаетесь.

— Лучше скажите: они издавали много приказов и тратили много денег, однако Францию и ее искусство создали не они. Создали ее плохо оплачиваемые солдаты и моряки, задыхавшиеся под гнетом податей крестьяне и ремесленники и, наконец, ученые и художники. Я человек опытный, — поверьте мне: предлагать проекты легче, чем осуществлять их, и тратить деньги легче, чем зарабатывать.

— Да вы непримиримый враг аристократии!

— Нет, сударыня, я не враждую с теми, кто мне ни в чем не мешает. Я только считаю, что аристократы незаслуженно занимают привилегированное положение и, желая его удержать, проповедуют в обществе презрение к труду и почтение к безделью и роскоши.

— Вы предубеждены против аристократии, а между тем эти бездельники, как вы их называете, играют важную роль в жизни общества. То, что вы называете роскошью, по существу является лишь удобством, удовольствием, известным лоском, который стараются перенять у аристократов низшие сословия и таким образом тоже приобщиться к цивилизации. Я слыхала от весьма либеральных людей, что в каждом обществе должен быть класс, поощряющий развитие науки и искусства, а также утонченные нравы, — во-первых, затем, чтобы служить живым примером для остальных, и во-вторых, чтоб побуждать их к благородным поступкам. Потому-то в Англии и Франции человек простого происхождения, разбогатев, прежде всего ставит свой дом на широкую ногу и принимает у себя людей из высшего общества, а затем старается вести себя так, чтобы и его принимали.

Лицо Вокульского залил яркий румянец. Панна Изабелла, не глядя на него, заметила это и продолжала:

— Наконец, то, что вы называете аристократией, а я назвала бы высшим классом, — это люди хорошей породы. Возможно, что некоторые из них слишком много бездельничают; но если уж кто из их среды возьмется за какое-либо дело, то сразу отличится — энергией, умом или хотя бы благородством. Позвольте мне привести слова, которые часто повторяет князь: «Не будь Вокульский истинным дворянином, не был бы он сейчас тем, чем стал…»

— Князь ошибается, — сухо возразил Вокульский. — То, чего я достиг и чему научился, дало мне не дворянское происхождение, а тяжелый труд. Я больше других работал, вот и стал богаче других.

— Но разве вы могли бы так работать, если б родились в ином кругу? Мой кузен Охоцкий, подобно вам, физик и демократ, а все же он, как и князь, верит в хорошее происхождение. Охоцкий тоже приводил вас в пример, говоря о наследственности. «Вокульскому, — говорил он, — судьба дала удачу, но сила духа у него — от породы».

— Я весьма признателен всем, кто изволит причислять меня к некоей привилегированной касте, — сказал Вокульский, — но все же я никогда не поверю в привилегию на безделье и буду ставить выше заслуги плебеев, нежели претензии аристократов.

— Так вы полагаете, что нет никакой заслуги в поощрении утонченных чуств и нравов?

— Разумеется, это заслуга, но в обществе эту роль исполняют женщины. У них от природы отзывчивей сердце, живее воображение и тоньше чувства, и они-то, а не аристократия, придают изящество обыденной жизни, смягчают нравы и умеют внушать нам возвышенные чувства. Светоч, озаряющий путь цивилизации,

— это женщина. И нередко она служит невидимой пружиной поступков, требующих чрезвычайного напряжения сил…

Теперь вспыхнула панна Изабелла. Некоторое время они шли молча. Солнце уже скрылось за горизонтом; между деревьями на западе заблестел лунный серп. Вокульский в глубоком раздумье сравнивал два сегодняшних разговора — с Вонсовской и панной Изабеллой.

«Как непохожи эти женщины! И разве я не прав, что стремлюсь именно к этой?»

— Можно ли задать вам один щекотливый вопрос? — вдруг мягко спросила панна Изабелла.