Начало эры разума - Уильям Джеймс Дюрант

об аресте Марильяка. В этот «день дум» (10 ноября 1630 года) дворяне-заговорщики были повергнуты в гневное смятение. Марильяку позволили жить, но его младший брат, маршал Франции, был позже обвинен в казнокрадстве и довольно скоропалительно предан смерти (1632). Людовик приказал своей матери удалиться в свой замок в Мулене и отойти от политики. Вместо этого она бежала во Фландрию (1631), сформировала двор в изгнании в Брюсселе и продолжила добиваться падения Ришелье. Она больше никогда не видела короля.

Другой ее сын, «месье» Гастон, герцог Орлеанский, собрал армию в Лотарингии и поднял ее на открытый мятеж против своего брата (1632). К нему присоединились несколько дворян, среди которых был самый высокопоставленный во Франции — Анри, герцог Монморанси, губернатор Лангедока. Тысячи представителей аристократии поддержали восстание. Под Кастельнодаром (1 сентября) тридцатисемилетний Монморанси вступил в бой с войсками, посланными против него Ришелье. Он сражался до тех пор, пока не получил семнадцать ран; его армия и армия Гастона, богатая титулами, но слабая дисциплиной, развалилась под ударами, и Монморанси был взят в плен. Гастон сдался и, в качестве цены за помилование, назвал своих сообщников. Людовик приказал Тулузскому парламенту судить Монморанси за измену; вердиктом стала смерть. Последний из герцогов Монморанси умер без страха и жалоб, сказав: «Я принимаю этот указ королевского правосудия за указ Божьего милосердия».22 Большая часть Франции осудила кардинала и короля за бесчувственную суровость; Людовик ответил: «Я не был бы королем, если бы имел чувства частных лиц»; а Ришелье защищал казнь как необходимое уведомление аристократии о том, что она тоже подчиняется законам. «Ничто так не поддерживает законы, — сказал он, — как наказание людей, чье положение столь же велико, как и их преступление».23

На пути к верховенству Ришелье оставались еще два препятствия: губернаторы и парламенты. Возмущаясь потерей провинциальных доходов из-за злоупотреблений и некомпетентности знатных губернаторов и буржуазных или мелкопоместных магистратов, кардинал направил в каждый округ «интендантов» для надзора за управлением финансами и правосудием, а также за исполнением законов. Эти королевские назначенцы имели приоритет перед местными чиновниками любого ранга; местная автономия уменьшилась, эффективность и собираемость налогов возросли. Предвосхищенная в какой-то мере Генрихом IV, подавленная дворянами Фронды, укрепленная Людовиком XIV, адаптированная Наполеоном, эта система интендантов стала основной чертой централизованной бюрократии, которая отныне управляла законами Франции.

Парижский парламент счел целесообразным в условиях слабой монархии расширить свои функции от регистрации и толкования законов до роли консультативного совета при короле. Ришелье не потерпел бы такого соперничества со своим Государственным советом; вероятно, по его наущению и с его резкими формулировками Людовик созвал руководителей Парламента и сказал им: «Вы созданы только для того, чтобы судить между мастером Петром и мастером Иоанном; если вы будете продолжать в том же духе, что и сейчас, я так вгоню вам ногти, что вы пожалеете».24 Парижский парламент уступил, и провинциальные парламенты последовали его примеру. Даже их традиционные функции были урезаны; Ришелье создал «чрезвычайные комиссии» для рассмотрения особых дел. Франция превратилась в полицейское государство; шпионы кардинала были повсюду, даже в салонах; письма де каше (секретные приказы) стали частым инструментом управления. Ришелье стал, по сути, королем Франции.

V. ВЕРХОВНЫЙ КАРДИНАЛ

Имея в руках эту концентрированную власть, он делал все для Франции и мало для народа. Он думал о Франции как о державе, а не как о совокупности живых людей; он не идеализировал простых людей и, вероятно, считал, что умереть за свою страну — это dulce et decorum; он пожертвовал бы ими, чтобы обезопасить будущую Францию от габсбургского окружения. Он до глубокой ночи занимался делами государства, но почти всегда внешней политикой. У него не было времени на улучшение экономики, разве что на вылавливание неплательщиков налогов и доставку доходов и «разведданных» в Париж с меньшей утечкой по пути. В 1627 году он организовал государственную почту.

Налоги по-прежнему собирали финансисты, которым они были «переданы»; эти люди взимали вдвое, а иногда и втрое больше той суммы, которую они передавали правительству. Дворянство и духовенство были освобождены от основных налогов; ловкие дельцы и чиновники находили способы уклониться или умиротворить сборщиков; города платили небольшую сумму, чтобы избежать налога на избирателей; основная тяжесть ложилась на крестьянство; Ришелье довел его до нищеты, чтобы сделать Францию сильнейшей державой в христианстве. Как и Генрих IV, он предпочитал побеждать врагов деньгами, а не кровью; многие договоры, с которыми он вел войну, включали субсидии союзникам и дукеры потенциальным врагам. Иногда, отчаявшись в средствах, он вносил в казну собственные деньги; однажды он нанял алхимика, чтобы тот изготовил золото.25 Налогообложение и государственная каторга — неоплачиваемый труд на дорогах — в сочетании с засухой, голодом, мором и разорениями солдат довели крестьян до самоубийства; некоторые убивали свои семьи и себя; голодающие матери убивали и съедали своих младенцев (1639).26 В 1634 году, согласно, вероятно, преувеличенному отчету, четвертая часть населения Парижа просила милостыню.27 Периодически и спорадически бедняки поднимали восстания, которые безжалостно подавлялись.

Ришелье использовал налоги для создания армий и флота; право не было услышано, если оно не говорило с помощью пушек. Приобретя должность гросс-адмирала, он решительно выполнял ее функции. Он отремонтировал и укрепил гавани, создал арсеналы и провиантские склады в портах, построил восемьдесят пять кораблей, основал школы лоцманов, обучил морские полки. Он вырастил сто полков пехоты, триста отрядов кавалерии; восстановил дисциплину в армии; потерпел неудачу лишь в попытках изгнать из нее проституток. С обновленным вооружением он столкнулся с хаосом внешних отношений, завещанным регентством Марии де Медичи, вернулся к политике Генриха IV и направил все свои силы на одну цель — освобождение Франции от кордона власти Габсбургов в Нидерландах, Австрии, Италии и Испании.

Мария заключила союз Франции с Испанией — то есть, по мнению Ришелье, подчинилась врагу; она оттолкнула от себя тех, на кого Генрих IV рассчитывал как на друзей, — англичан, голландцев и протестантов Германии. Обладая быстрым стратегическим взглядом генерала, Ришелье видел в Вальтеллинских перевалах, соединявших Австрию и испанскую Италию, ключ к объединению сил Испании и Империи для обмена припасами и войсками. Двенадцать лет он боролся за эти перевалы; его войны с гугенотами и дворянами отвлекали и наносили ему поражения; но дипломатией он вернул