Лихое время - Олег Петров

В записке на имя Антонова уцелевший Станислав Козер указывал, что находится в зимовье некого Внукова, на 39-й версте. Поэтому с места преступления Васильев поспешил к зимовью.

Увы, оказалось, что ещё утром Козер подался далее, обратно к монгойским озерам. В зимовье же помимо хозяина обнаружился двенадцатилетний путник, испуганно зыркающий раскосыми глазенками на милиционеров.

– Значитца, вы, гражданин, и будете хозяином зимовья? – разложив бумаги, задал первый вопрос Васильев.

– Точно так почти што и является, – охотно подтвердил молодой, лет двадцати с небольшим, плотный и кряжистый парень с румяными щеками. – Внуковы мы. Тятька, стало быть, хозяин зимовья, а я, стало быть…

– А ты, стало быть, его сын! – нетерпеливо перебил Васильев. – Представься, как положено. В армии, чай, служил? Вот то-то и оно. И по порядку все рассказывай, ничего не упуская, понял?

– Ага. Стало быть, Внуковы мы. Я, стало быть, Внуков Владимир Никаноров, двадцати одного года, грамоте обучен, но беспартейный, потому как у Семёнова в железнодорожном батальоне служил, а более ни в каких армиях не был. Родом из Тобольской губернии, Тарского уезда Малокрасноярской волости… Но ноне проживаю в Чите, в Кузнечных рядах на Первой улице в доме Подузовой, занимаюсь возкой дров. В зимовье тута я нахожусь с Рождества. И за всё время моего пребывания тута тольки и был, што один случай ограбления на тридцатой версте: грабили бурят пятерых, мне неизвестных. А грабителей было трое. И вот – второй раз. Убийство совершилось!

Внуков сокрушенно покачал головой, замолчал, но через мгновение продолжил предостерегающе:

– Но, как и в первый раз, так и во второй, я подозрительных лиц в округе вовсе не замечал, охотников тоже не проезжает. За все время тольки и был, что один охотник на велосопеде, который был за день до приезда убитых. После них, кроме крестьян, никого не видал. Упомянутые охотники дня через два воротились обратно. Была ли у них дичь – того не знаю, потому как они как в первый путь, так и обратно в зимовье не заезжали. Проехали они приблизительно в час дня, а вечером, часов в девять, ко мне пришли в зимовье мальчик вот этот и раненный в ногу охотник. Он был без обуви. Ноги у него были обмотаны портянками. От так!

– Что рассказал раненый?

– А рассказал он, что их ограбили. Да… Вышли из леса четыре вооруженных и открыли стрельбу. А он, раненый, сначала прятался за тележкой, а когда лошадь бросилась с испугу, то и он бросился в лес и убежал. Ружье, обувь и шубу он, этот раненый, говорит, бросил в лесу, потому как бежать было чижало. И ещё он говорил, что два других его товарища остались на охоте. Вот он, переночевав, и пошел их разыскивать. А вот етот мальчик, когда сказал, что на дороге лежат два убитых, то раненый ответил, что лучше бы его, нежели тех, убили. И ишо он записку написал и послал в областную милицию с каким-то проезжим крестьянином. Беда, конешно, приключилась – ой-ё-ёй! Но подозрений я лично ни на кого не имею. А больше мне показать нечего…

– Ладно, нужно будет, ещё расспросим, – кивнул Васильев, починяя ножом чернильный карандаш. – Вот тут, где написано: «Показание прочитано, со слов записано правильно, в чем подписуюсь», распишись полностью, чтобы имя и фамилия были разборчивы. Так…

– Ну а теперь иди-ка ты сюда, малец, – поманил Васильев к себе пальцем черноголового мальчишку. – Как звать-величать, откуда такого в лес занесло, куда путь держишь?

– Хайбулла я, а фамилие моё – Албасханов Мамет-Оглы…

– Так и запишем. «Опрошен Албасханов Хайбулла Маметович». Сколько лет?

– Двенадцати годков.

Малец оказался грамотным, бойко поведал, что родом из Нерчинского Завода, но ни отца, ни матери не знает. У людей рос. А последнее время проживал в пекарне против Старого базара, подрабатывал, но третьего дни взял расчет и направляется на 47-ю версту, где проживает знакомый мужик по фамилии Катаев, который, будучи в Чите, обещал ему работу и прокорм с ночевкой.

Хайбулла показал, что 10 мая он пришел на зимовье 25-й версты, там «спарился» – договорился насчет проезда – с одним стариком, который ехал из города на лошади в какую-то деревню за хребтом. И уже на закате солнца они доехали до 33-й версты. Здесь и увидели в канаве два трупа, а посредь дороги валялась кепка, видимо, одного из убитых. Старик перепугался и погнал лошадь к зимовью, а когда до него оставалось саженей сто пятьдесят – двести, старик и малец увидели, как справа из леса на дорогу вышел человек и стал поджидать, когда они к нему подъедут.

– Он спросил: «Лежат ли на дороге убитые два человека?» – и нам пояснил, что это его товарищи, а его самого ранили в ногу, – рассказывал Хайбулла. – Когда же подъехали к зимовью, то и старик, и раненый не захотели поначалу в него заходить, отъехали дальше. А я зашел и поделился с хозяином Внуковым случившимся. И гражданин Внуков мне сказал, что раненого нужно воротить…

Показания Хайбулла давал торжественно, как солдат присягу.

– …И он пошел и позвал его в зимовье. Раненый зашел, а старик поехал дальше. Войдя, раненый хозяином был спрошен: вы ли ехали на серой лошади? Он ответил, что мы, а потом рассказал, что кучерил, когда справа раздались выстрелы, товарищи его свалились в канаву, а он был ранен, упал в передок, то есть между оглоблей под ноги лошади, а после убежал в лес, поплутал да и к дороге вышел. Тут, вот, раненый выпил чаю, съел кусочек хлеба и лёг. Но не спал, а что-то думал и больше ничего не говорил… А потом мы уснули…

– Излагаешь как по писаному, – удивленно покачал головой Васильев. – А что было утром?

– Утром, проснувшись, я увидел раненого уже одевшимся. Ему, вот, гражданин Внуков дал старые унты, а ещё табачку. И чаем напоил. Потом раненый собрался идти. Товарищей на охоте, сказал, осталось двое. К ним, значит. А ещё сказал, что убийцы были закрыты платками…

Хайбулла замолчал, опустился на лавку и, сгорбив плечи, закрыл глаза, отчего стал похож на маленького старичка, который молится своему нерусскому богу.

– Говоришь, имя деда, с которым ехал, не знаешь? – еще раз спросил Васильев, на что малец отрицательно мотнул головой, не открывая глаз. – Ладно, иди, подпишись.