Упрямый Галилей - Игорь Дмитриев

Поэтому нашим распоряжением ты был вызван в эту Священную канцелярию, где, допрошенный под присягой, ты признал, что названная книга была написана и опубликована тобой. Ты признался также, что писать ее начал лет десять или двенадцать тому назад, уже после того, как тебе было сделано вышеупомянутое предписание, и что затем ты испрашивал позволения напечатать ее, не сообщив тем, кто дал тебе такое позволение, что тебе было предписано не придерживаться, не защищать и не преподавать это учение каким бы то ни было образом».

Иными словами, дело было представлено так, будто Священная канцелярия получила информацию (чей-то донос или просто дошли слухи) о распространении зловредного и ранее осужденного учения, виной чему служила книга Галилея. Естественно, отцы-инквизиторы стерпеть такого не могли, немедленно ознакомились с сочинением тосканца, убедились, что он это «ложное учение» защищал и пропагандировал, и тут же вызвали ослушника в трибунал. Думаю, после всего сказанного выше нет необходимости специально доказывать, что события развивались несколько иначе (напомню только, что инициатива теологической экспертизы «Dialogo» исходила от самого Урбана VIII). Однако такое изложение истории публикации и последующей экспертизы книги было в пользу обвиняемого, поскольку означало, что судебный процесс был начат per via di denontia (по доносу или по причине слухов), а не per viam Notorii, что, как уже отмечалось выше, было бы для Галилея много опасней.

Кстати, именно поэтому приговор начался с изложения событий 1615 – 1616 годов. Действительно, если строить обвинение в соответствии с требованием Урбана VIII (автор, трактуя коперниканскую теорию как единственную («абсолютную») истину, виновен в игнорировании, а то и в отрицании, пусть неявном, важнейших атрибутов Бога), то тогда можно было начать прямо с момента публикации «Dialogo» или чуть ранее, с истории получения Imprimatur. Если же вести процесс по более мягкому сценарию (Галилей виновен в поддержке, защите и распространении учения, противоречащего буквальному пониманию библейского текста, и в нарушении увещания/предписания Беллармино/Сегицци), то тогда уместно было начать приговор с событий 1616 годов, причем излагать их в духе доноса Каччини[1305]. Тогда процесс 1633 года можно было представить как продолжение юридических действий, инициированных в свое время (1615 год) этим доносом и возобновленных семнадцать лет спустя в силу того, что Галилей «явно нарушил» данное ему в феврале 1616 года увещание/предписание.

Теперь обратимся ко второй половине абзаца, посвященного непосредственной предыстории процесса:

…И было установлено, что вышеупомянутое предписание, данное тебе, было явно нарушено, поскольку в этой книге ты защищал названное мнение, уже открыто осужденное [церковью], хотя в этой книге ты с помощью различных уловок пытаешься создать впечатление, будто вопрос (о том, какая космологическая теория правильна. – И.Д.) еще не вполне решен, и говоришь [о теории Коперника] как о вероятной. Но это серьезная ошибка, ибо мнение, объявленное противоречащим Священному Писанию, никоим образом не может быть вероятным.

Это что-то новенькое![1306]Причем обвинение в трактовке учения Коперника как вероятного войдет и в обвинительную часть приговора:

…Ты, вышеназванный Галилео <…> оказался <…> сильно заподозренным в ереси, а именно: поддерживающим и верящим в учение, которое является ложным и которое противоречит Священному Писанию <…> а также полагающим, что можно поддерживать и защищать как вероятное это мнение уже после того, как было объявлено и определено, что оно противно Священному Писанию.

Однако в тексте отречения это обвинение отсутствует. Зачем понадобилось включать его в текст приговора? Ведь в свое время отец Риккарди, передавая Эджиди в мае 1631 года требования Урбана VIII к тексту «Dialogo», не возражал против Галилеевой манеры «discorrere probabilmente»[1307].

Скорее всего, источником второго обвинения стало признание Галилея на втором допросе (30 апреля 1633 года):

…Я поддался естественному самодовольству, которое испытывает каждый, когда демонстрирует свои собственные искусные построения и когда показывает себя умнее среднего человека, отыскивая искусные и эффектные рассуждения в пользу ложных положений, делающие эти положения вероятными.

Чтобы избежать более тяжкого обвинения ученого в отрицании божественных атрибутов, автор (или авторы) текста приговора решили воспользоваться этим крайне уязвимым для теологической критики выражением Галилея и вдобавок несколько «исказили» смысл протокольной записи увещания тоскаца кардиналом Беллармино: вместо запрета «защищать [мнение Коперника]» появилось выражение «защищать [это мнение] как вероятное». Тогда получалось, что первое обвинение состояло в том, что Галилей поддерживал «мнение» Коперника, а второе уточняло: он поддерживал это «мнение» как вероятное «уже после того, как было объявлено и определено, что оно противно Священному Писанию». В итоге тяжесть первого обвинения несколько уменьшалась. Как выразился Спеллер, «фабрикация нового “преступления” станет снисхождением, замаскированным под строгость (the fabrication of a new “crime” would be leniency draped in severity)»[1308].

Обратимся к фрагменту приговора, где речь идет о письме (attestato) Беллармино Галилею от 26 мая 1616 года. В нем кардинал писал, ссылаясь на декрет Конгрегации Индекса от 5 марта 1616 года, что учение Коперника «противоречит Священному Писанию, и потому его нельзя ни защищать, ни поддерживать», но про то, что его нельзя трактовать и обсуждать, ничего сказано не было. В приговоре же слова Беллармино изложены несколько иначе: «в нем [в attestato] говорится, что указанное мнение [теория Коперника] противно Священному Писанию, ты же, однако, дерзнул рассуждать о нем, защищать его и даже представлять его вероятным». Получалось, что Беллармино в специальном личном послании Галилею предеостерегал ученого: тот не может ни говорить, ни писать о гелиоцентрическом учении ни слова. Галилей же на допросе в инквизиции настаивал, что Беллармино запретил ему только «защищать и поддерживать» взгляды Коперника, но по умолчанию ему дозволялось о них «рассуждать» ex suppositione.