Введение в общую культурно-историческую психологию - Александр Александрович Шевцов

факты Дильтей подразумевает то, что видит наблюдатель. На что он смотрит? На «объект» исследования, который подвергает воздействию способов исследования или метода, условно говоря. Соответственно, «объект» как-то отвечает на это воздействие, и его ответы и есть эти самые «факты». Как извлечь из них какую-то пользу? Ты что-то хочешь, ты предполагаешь, что можешь этого достичь определенным воздействием на определенный «объект», ты оказываешь это воздействие и сравниваешь ответ с тем, что хотел. Ответы могут тобою осмысляться только тремя способами: «да», «нет» и «не совсем да». Иначе говоря, полученный образ соответствует, не соответствует или не совсем соответствует имеющемуся у тебя образу желаемого. Вслед за этим идет описание изменений и построение нового образа желаемого исходя из теперь известного. Самый распространенный вариант этого метода – это метод проб и ошибок, когда берется нечто и бьется, трется, давится, греется, охлаждается, поливается кислотами и щелочами, облучается частицами. Все, что получается, описывается и заносится в копилку знаний об устройстве природы. Может даже показаться, что это делается без построения образов желаемого, просто наобум. На самом деле это неверно, образы все равно строятся, но сейчас это разбирать не нужно. Важно другое: в науках о духе это вряд ли допустимо. Тут Дильтей прав, без собственных способов получения «фактов», то есть ответов на задаваемые вопросы, прикладным наукам о духе не обойтись.

Могу честно признаться, широты моего сознания не хватает, чтобы охватить целиком такой образ, который предполагается понятием «науки о духе». Когда я его вижу, я непроизвольно сужаю его до психологии. Поэтому, когда я читаю о «фактах»: «между тем как для наук о духе они непосредственно выступают изнутри, как реальность и как некоторая живая связь», – я вижу это психологически, а потому вполне явственно. И я вижу, что это есть описание предмета нашей дисциплины: это сознание самого исследователя, внутри которого он находится и которому задает вопросы. По крайней мере, это так, если мы ограничимся пока лишь психологией.

И тут мы снова вынуждены будем сменить точку зрения, если хотим сохранить эту науку. Как мы помним, приводя пример работы с текстом по Дильтею, Шпет говорит: «Из одного этого определения ясно, что основная наука есть наука объективная». Основная наука для Дильтея – это все та же его описательная и понимающая психология. Она должна давать основания для других наук. И вот человек чистой науки, великолепный науковед Шпет строит все дальнейшее исследование для того, чтобы доказать: психология Дильтея не может быть основной наукой, потому что она не соответствует требованиям объективности! Она не объективна!

Вот эту-то точку зрения на основную науку и придется поколебать. То, что происходит в нашем сознании – предельно субъективно, но при этом оно, как говорит Дильтей, «выступает изнутри, как реальность и как некоторая живая связь». И как бы мы ни старались создать науку о человеке без человека, исключить наблюдателя даже из самого неживого опыта над самой «неживой» природой нам не удастся, даже если это будут делать машины. Впрочем, можно исключить все человечество, но стоит ли тогда ломать копья?

Мне кажется, тупик современной психологии начинался именно в этом месте: человек субъективен, следовательно, ему нельзя доверять. Это вопрос не простой, потому что в психологии уже давно существуют теории (например, Рубинштейна) о том, что любой «акт познания включает в себя познающего субъекта». Подобные теории существуют и в физике. И тем не менее, тупик все же есть, потому что, заявив это в теоретических трудах, психология даже не попыталась изменить свои экспериментальные методы исходя из этого. Иначе говоря, заявляя о том, что «акт познания» – явление сложное и в него включен «субъект», психология по-прежнему продолжает доверять лишь приборным свидетельствам и статистике, то есть тому, что счетно. «Субъект» этой психологии вовсе не человек. Ему доверять нельзя. Попросту говоря, он вольно или невольно соврет, если ему задать вопрос о его мышлении. Проще всего создать какую-нибудь машину, которая будет докладывать исследователю совершенно беспристрастно все, что ему нужно знать про внутренний мир человека. Ну а поскольку машина такая пока не создается, то научно заниматься нейропсихологией и физиологией высшей нервной деятельности, а человеческим враньем заниматься ненаучно. То есть, ай-я-яй! Хорошие мальчики так себя не ведут! И в итоге утеряны десятилетия, за которые можно было бы неплохо описать, как врут люди и как не врут, и как при этом работает их мышление. И почему ученый не доверяет не только испытуемым, но и самому себе, когда описывает опыты.

Но самое интересное заключается в том, что вопрос о недоверии испытуемым возможен только если скрытой целью исследования оказывается достойное место в сообществе ученых. Стоит только действительно задаться мыслью об Истине, и все становится прекрасным предметом описания. А если к тому же снять и явную, но всегда сопутствующую этой скрытой цели, цель познания и заменить ее на что-то человеческое, скажем, поставить задачу создать Заповедник психологического быта, то со всеми желающими можно проводить множество интереснейших экспериментов. Любое дело, которое захватывает людей обещанием счастья или радости, позволяет прикладному психологу выстроить утонченный инструментарий психологического воздействия. И тогда сама «субъективность» превращается в Предмет исследования, и что очень важно – в непосредственный предмет исследования, где все есть одновременно и «объект» и орудие.

«Отсюда следует, что в естественных науках связь природных явлений может быть дана только путем дополняющих заключений, через посредство ряда гипотез. Для наук о духе, наоборот, вытекает то последствие, что в их области в основе всегда лежит связь душевной жизни, как первоначально данное. Природу мы объясняем, душевную жизнь мы постигаем (я бы перевел это как «непосредственно видим» – А.Ш.). Во внутреннем опыте даны также процессы воздействия, связи в одно целое функций как отдельных членов душевной жизни. Переживаемый комплекс тут является первичным, различение отдельных членов его – дело уже последующего. Этим обусловливается весьма значительное различие методов, с помощью которых мы изучаем душевную жизнь, историю и общество, от тех, благодаря коим достигается познание природы» (Там же).

Так я увидел основную Идею Дильтея, что не означает, что она действительно такова. Впрочем, такой подход позволяет, по крайней мере, хотя бы начать какое-то действительное исследование вполне самостоятельного предмета. Своим пограничьем этот предмет, безусловно, сливается с предметами общей и нейропсихологии. Тут я вполне разделяю точку зрения Вундта из предисловия ко второму изданию «Системы философии», которой обещал завершить рассказ о Дильтее:

«…различию в трактовании задач я должен, конечно, приписать и то обстоятельство, что иные критики открывали в моем изложении противоречия там, где я лично могу видеть лишь