Введение в общую культурно-историческую психологию - Александр Александрович Шевцов

взглядом в его душу, так как Вы чувствуете все его силы, и его бесконечную жизнь как Ваши собственные”. И из этого чувства бесконечного возникает потом любое действие, и мышление, и воление» (Там же, с.189).

Вот истоки его интереса к жизни Христа и вот истоки его критики естественнонаучного метода в применении к психологии. «Нравственная самостоятельность человека и право на своеобразие» (Там же, с. 190) не позволяют применять к нему те же методы, что и к бездушной природе. По сути это исходная точка и обоснования наук о духе.

Об этом можно говорить подробнее, а можно и ограничиться сказанным. Но еще один штрих из совместной биографии Шлейермахера и Дильтея я считаю необходимым. Шлейермахер был последователем Платона:

«Со времен воцарения наук мало что изменилось. Даже и откровенно поддельные тексты принимались без всякой критики, а порядок диалогов производился исходя из весьма ограниченной точки зрения. Лишь только когда вновь воцарившаяся спекулятивная философия, отцами которой были Спиноза и Платон, снова спровоцировала изучение Платона, Вольф, Хайндорф, Шлегель и Шлейермахер обратились к данному материалу. С именем Шлейермахера связана новая эпоха в изучении этой философии. Именно тогда Шлегель сподвиг его на совместное участие в переводе и представлении платоновской философии в систематическом виде.<…> В то время как Шлейермахер, несмотря на многочисленные служебные дела, переводил один диалог за другим, Шлегель давал обещания, медлил, выжидал. Шлейермахер наконец был вынужден разорвать контакты <…> И он один начал гигантское предприятие – благодаря ему Платон впервые заговорил по-немецки, он заложил научные основы критики его произведений, благодаря ему был дан мощный импульс изучению Платона» (Там же, с.192).

Шлейермахер продолжил эту работу уже в Галле, куда был приглашен профессором теологии. Там он занят решением задачи, которую Дильтей оценивает как высочайшую и которую потом рассмотрел в феноменологии Гуссерля – «возделыванием области строгой науки» (Там же, с.194). И вот какое основание находит он для нее: «Продолжалась работа над Платоном, как она продолжалась всю его остальную жизнь, и даже в рождество он сочинил пару листов, где представил идеал религиозной общественности. Как когда-то для Сократа, для него метод и образ мыслей в науке был важнейшим. Поэтому для него должна была быть незаменима действенность личности для другой личности» (Там же).

Вот теперь можно переходить и к «Идеям описательной и понимающей психологии».

«Описательная психология» Дильтея как бы вплетена в рамку вундтовских комментариев, которые помогут нам понять, о чем спорит Дильтей. За пять лет до выхода его «Идей», в 1889 году, Вильгельм Вундт, к тому времени уже четверть века как признанный мастер экспериментальной психологии, издает неожиданную книгу с названием «Система философии», которую предваряет следующими словами:

«В настоящее время в широких кругах принимается за неоспоримую истину, что пора философских систем, а в особенности метафизики, раз навсегда миновала. Этого мнения придерживаются даже некоторые из философов, а именно те, которые полагают, что будущность философии зависит от того, чтобы она не теряла из виду остальных наук и оказываемыми ею положительными услугами доказывала последним, что без нее нельзя обойтись. Автор этого труда всегда принадлежал к представителям последнего воззрения.<…>

Здесь я считаю уместным лишь вообще заметить, что я не смотрю на метафизику ни как на ”поэзию понятий”, ни как на систему, построенную разумом, исходящим из a priori имеющих силу предпосылок, при посредстве специфических методов, но что основой метафизики я признаю опыт, единственным же допустимым в ней методом – связь фактов согласно принципу основания и следствия, уже всюду применяемому в единичных науках. Своеобразную же задачу метафизики я усматриваю в том, что она не ограничивает этой связи определенными областями опыта, но стремится распространить ее на совокупность всего данного опыта. Опытные науки уже освоились с той мыслью, что задача науки может быть разрешена только при помощи предпосылок, которые сами не даны эмпирически. Философская метафизика должна, следовательно, по моему мнению, не возводить своего построения совершенно сызнова, но исходить от гипотетических элементов, доставляемых ей единичными науками» (Вундт, 1902, с.1).

Мне почему-то кажется, что «Идеи» Дильтея родились во многом в пику именно этой книге, хотя сам Дильтей относится к Вундту, я бы сказал, бережно, в отличие от многих других психологов. Своими работами они словно вели какой-то разговор, и Вундт еще откликнется в предисловии ко второму изданию своей «Системы» на работу Дильтея.

Попробую вкратце изложить основные положения этой работы. Начинается она так:

«Объяснительная психология, привлекающая к себе в настоящее время столь значительную долю внимания и труда, устанавливает систему причинной связи, предъявляющую притязание на то, чтобы сделать понятными все явления душевной жизни. Она хочет объяснить уклад душевного мира, с его составными частями, силами и законами, точно так, как химия или физика объясняют строение мира телесного.<…> Различие между науками объяснительными и описательными, на котором мы здесь основываемся, соответствует обычному словоупотреблению. Под объяснительной наукой следует разуметь всякое подчинение какой-либо области явлений причинной связи при посредстве ограниченного числа однозначно определяемых элементов (т. е.составных частей связи). Это понятие является идеалом подобной науки, образовавшимся в особенности под влиянием развития атомистической физики. Объяснительная психология, следовательно, стремится подчинить явления душевной жизни некоторой причинной связи при посредстве ограниченного числа однозначно определяемых элементов. Мысль – смелости чрезвычайной, – она заключала бы в себе возможность неизмеримого развития наук о духе до строгой системы причинного познания, соответствующей системе естественных наук.<…> Название конструктивной психологии было бы еще более точным и ярким наименованием ее.<…>

Объяснительная психология может достигнуть свою цель только путем сцепления гипотез» (Дильтей, 1924, с.9–10).

На протяжении всей работы Дильтей будет навязчиво повторять восклицания о недопустимости выводить науки о духе из ограниченного числа предположений, то есть гипотетических оснований по типу естественнонаучного метода. Такая невнятная навязчивость вообще была ему свойственна. Однако это никак не убавляет значения того вывода, к которому он приходит:

«Представители объяснительной психологии для обоснования столь обширного применения гипотез обычно ссылаются на естественные науки. Но мы тут же, в самом начале нашего исследования, заявляем требование наук о духе на право самостоятельного определения методов, соответствующих предмету. Науки о духе должны, исходя от наиболее общих понятий учения о методе и испытывая их на своих особых объектах, дойти до определенных приемов и принципов в своей области, совершенно так же, как это сделали в свое время науки естественные» (Там же, с.15).

Это задача! И на мой взгляд, Дильтей с ней по-настоящему не справился. По крайней мере, он так и не смог дать четкое определение этого метода, такое определение, чтобы его можно было свободно понять и