КГБ и власть. Пятое управление: политическая контрразведка - Эдуард Макаревич

Не единственный был случай. Партия своеобразно берегла свои кадры.

В самом начале 80-х КГБ Узбекистана, следуя указаниям тогдашнего председателя Комитета государственной безопасности СССР Андропова, вскрыл крупную сеть «хлопковых» дельцов. С них началось известное «хлопковое» дело. На оперативной схеме пирамида подпольных миллионеров резво стремилась вверх, захватывая все новые пласты замаранных руководителей. Окрыленный успехом, председатель республиканского КГБ Мелкумов приказал организовать выставку изъятого и конфискованного. Под экспонаты отвели вместительную комнату. А потом Мелкумов пригласил первого секретаря ЦК компартии республики Рашидова, секретарей и членов бюро ЦК посмотреть эту уникальную экспозицию. Увиденное впечатляло: слитки золота, мерцающие камни, браслеты, кольца, цепи и цепочки. И все навалом, россыпью, кучами. Сверкало и искрилось вызывающей наглостью. Мелкумов пояснял: когда, у кого, сколько и как изъято.

Рашидов, который только что преподнес члену Политбюро ЦК А. П. Кириленко шубы из уникального каракуля специальной выделки для его жены и дочери, ушел озабоченный. Было ясно, чекисты «выходили» на деятелей республиканского масштаба. В оперативных разработках уже встречались имена секретарей райкомов и горкомов партии. Мог помочь «дорогой Леонид Ильич». При первой же возможности Рашидов пожаловался генеральному секретарю: «Чекисты перебарщивают, компрометируют партию, ее руководителей, партийный аппарат».

И Брежнев, как в случае с первым секретарем Краснодарского обкома Медуновым, уличенным во взятках, скажет Андропову:

— Юра, этого делать нельзя. Они руководители большой партийной организации. Люди им верят, а мы их под суд?

Мелкумов вскоре покинул Узбекистан и отправился представлять КГБ в Болгарию. Рашидов своего добился.

В октябре 1982 года в Москве арестовали директора «елисеевского» гастронома Юрия Соколова, бывшего шофера все того же первого секретаря Московского горкома партии Виктора Гришина. Вскоре застрелился Сергей Нониев, директор «смоленского» гастронома, что возле метро «Смоленское». Московская торговля, которую тогда возглавлял Трегубов, оказалась изъеденной коррупционерами. Стоило чекистам потянуть за одну нить, как задергалась вся сеть.

Но лидер московских коммунистов Виктор Гришин настороже. Он хладнокровно ставит пределы следственной инициативе КГБ: «Москва борется, чтобы стать образцовым коммунистическим городом, и должна быть вне подозрений».

Позиция Бобкова:

— О необходимости борьбы с преступностью в сфере экономики все настойчивее напоминали руководители органов безопасности республик, об этом повсеместно говорили с трибун всесоюзных совещаний. Коррупция, взяточничество, приписки наблюдались в Узбекистане, Грузии и других республиках. Да и в самой Москве этого было предостаточно. Бацилла коррупции разъедала власть, партия теряла авторитет в народе. Естественно, тема эта не раз обсуждалась в КГБ и в нашем пятом Управлении, конечно, тоже. Коррупция становилась серьезной политической проблемой. Под знаменем борьбы с этим злом сплачивались те, кто тайно лелеял надежду покончить с советской властью, подорвать ее устои. Голоса общественности, все чаще требовавшие поручить борьбу с коррупцией КГБ, к сожалению, не были услышаны. А борьба эта наталкивалась на огромные трудности, и, несмотря на то что органы безопасности пытались использовать все возможности, должен признаться, — ощутимых результатов добиться не смогли.

Бобков советуется с Андроповым и готовит записку в ЦК партии. В ней по тем временам радикальные предложения: обратиться с открытым письмом ко всем коммунистам, в котором честно показать уровень коррупции в стране, всю опасность ее для судьбы государства, привлечь общественность к борьбе с коррупционерами и казнокрадами и одновременно выстроить систему контроля над доходами.

Среди московской интеллигенции созрела идея создания общественного комитета по борьбе с коррупцией. Но как же она напугала партийные власти: какая-то независимая организация начнет бороться с коррупцией? А как далеко она пойдет? И будет ли управляема? Нет, лучше с такими идеями не связываться.

Записка КГБ, которая поддерживала инициативу общественности вкупе с антикоррупционными предложениями самого комитета, попав в ЦК, год бродила по отделам, высыхая и съеживаясь на столах партийных чиновников. Наконец, родился документ, который никого ни к чему не обязывал.

Главный идеолог партии М. А. Суслов пресекал любые попытки Пятого управления и руководства КГБ поставить вопрос о коррупции и моральном разложении в партийных верхах. Потому что рассмотрение этого вопроса неминуемо бы коснулось Генерального секретаря и его окружения. Суслов считал, что упоминание о фактах коррупции нанесет ущерб моральному облику партии. И поэтому у него росла заметная неприязнь к Андропову и КГБ, в частности.

Бобков понимал, что самая опасная сила, грызущая советский строй, — не столько диссиденты, оголтелые националисты, неодержимые профессионалы психологической войны из ЦРУ, а верхушка коммунистической партии, партийные чиновники разного ранга. В раздумьях пришла ясная, но страшная мысль: по всем принципиальным вопросам, определяющим нашу жизнь, руководство партии, на словах чтившее Ленина и его учение, занимает позицию, противоположную социализму.

Видные коммунисты, ставшие по делам своим и мыслям антикоммунистами, и в Центральном комитете, и в областях и республиках не испытывали боязни перед органами безопасности. Был приказ председателя КГБ СССР, определяющий категории лиц, которые не могут проходить как объекты оперативной разработки. К этим категориям относилась вся руководящая номенклатура должностей.

Бобков так оценивал эту ситуацию:

— Что касается разработки руководящих кадров, то после смерти Сталина ЦК партии принял специальное постановление, на основании которого в КГБ был издан приказ, регламентирующий нашу работу. Прослушивание телефонных разговоров, наружное наблюдение запрещались, начиная с члена бюро райкома партии, с первого секретаря райкома комсомола и профсоюзного руководителя района. Конечно, такие жесткие ограничения сказались на нашей оперативной деятельности. Санкцию на прослушивание советского гражданина мог дать только первый заместитель председателя КГБ СССР, а иностранного гражданина — начальник соответствующего управления КГБ. А вот вести работу по партийному деятелю мы могли только с разрешения соответствующего партийного органа. А ведь тенденция разложения партийного аппарата крепла все более.

Если в ходе оперативных действий («наружка», прослушивание, агентурные данные) в отношении определенных лиц в поле зрения чекистов вдруг попадал партийный деятель, то чтобы дело получило дальнейший ход, оперативный работник должен был представить все документы и материалы в следственный отдел КГБ. Там скрупулезно высчитывали, выверяли, и редко когда эпизоды дела с участием представителей партийной номенклатуры получали развитие. Чаще всего они сразу прекращались. Нередки были случаи, когда начальники отделов, сталкиваясь в оперативных делах с номенклатурными работниками, советовали своему сотруднику: «Выбрось, к черту, эту разработку».