Царство селевкидов. Величайшее наследие Александра Македонского - Эдвин Бивен

Едва ли Деметрия должен был убеждать в этом человек, который вскоре после его восшествия на престол явился к нему в Антиохию. Он назвал себя Алкимом – поскольку это было созвучно еврейскому имени Иоаким. Он принадлежал к роду священников, к дому Аарона, и явился требовать должности первосвященника от царя Деметрия. Согласно одному рассказу, в какой-то момент в эти смутные дни он уже служил первосвященником[1604]. Однако он был связан с эллинистами, и, когда Хасмонеи победили, он был изгнан из страны вместе со всеми выдающимися людьми из этой партии. Алким мог долго рассказывать о том, что все друзья селевкидского правительства пережили от рук своих соотечественников: ему было легко убедить царя, что правительство, которое бросило собственных сторонников, вряд ли приносит пользу самому себе. Вакхиду поручили сделать Алкима первосвященником в Иерусалиме военной силой[1605].

Алким явился в Иерусалим как законный первосвященник из дома Аарона. Возможно, в последнее время эта должность была узурпирована кем-то из братьев-Хасмонеев. Если так, то это объяснило бы тот факт, что их старые союзники-хасиды были недовольны этим нарушением Моисеева закона и были готовы охотно признать первосвященника из дома Аарона[1606]. Единственным их условием было то, что клановая вражда между двумя партиями теперь не должна продолжаться: не должно было быть репрессий против тех, кто был верен Закону. Алким счел, что хорошим политическим ходом будет согласиться на эти условия – и столь же хорошим ходом будет нарушить их вскоре после этого. Он считал, что оппозиция будет сломлена новыми проскрипциями. Вакхид тоже совершил несколько убийств – уже по своей инициативе – перед тем как ушел[1607]. Партия противников Хасмонеев, рассеянная за пределами Иудеи, снова стала возвращаться домой[1608].

Иуду и националистов выгнали из Иерусалима, но они не были раздавлены. Они все еще были на свободе, и их налеты внушали ужас людям в сельской местности. Для сторонников первосвященника стало небезопасно появляться вне укрепленных городов. Алким почувствовал, что чаша весов склоняется против него, и через год после своего вступления в должность снова обратился в Антиохию[1609].

Деметрий доверил задачу сокрушить Хасмонеев Никанору, который – в более-менее кривом зеркале наших иудейских источников – представляется человеком грубым, откровенным и простосердечным[1610]. Он начал с того, что пригласил Иуду для личной беседы, и, когда иудейский патриот и македонский военачальник сошлись лицом к лицу, в результате они подружились. В Иерусалиме Никанор благоволил националистам. Судя по всему, он считал, что если братьев-Хасмонеев не беспокоить, то они последуют его совету: остановятся и начнут вести тихую домашнюю жизнь, и все будет хорошо. Он отпустил воинов, набранных в соседних областях, которые присоединились к нему. Иуда открыто появлялся в Иерусалиме вместе с Никанором и даже, как нам рассказывают, женился по совету Никанора и начал семейную жизнь[1611].

Тот оборот, который приняло это дело, не мог не вызывать крайнего беспокойства у Алкима. Разумеется, он имел право сомневаться в возможности «убить „гомруль“ добротой»[1612]. После его жалоб при дворе Никанор получил приказ захватить Иуду и прислать его в качестве пленника в Антиохию. Для Никанора это было трудно, но он был солдатом и знал свой долг. Однако он слишком откровенно вел себя с Иудой, чтобы тот сразу же не догадался, что произошло. Иуда тут же испарился, и Никанор оказался в не самом лучшем положении по отношению к двору. У него не было никакого представления о том, как достичь своей цели, кроме откровенного насилия, и он был уверен, что священники находятся в тайном сговоре с Иудой. В любом случае он знал, что до самой чувствительной точки иудейского народа можно добраться через Храм и священные ритуалы. И он отправился в Храм и велел священникам, которых застал за совершением службы, предать Иуду в его руки. Естественно, ответом ему были только пустые взгляды и заявления о том, что никто ничего не знает. Он посчитал, что все это обман, и затем произошла сцена, которая запечатлелась в памяти иудеев,– Никанор стоит во дворе Храма, протянув руку к Дому Господню, и заявляет, что если этого человека не выдадут, то он сровняет Храм с землей и воздвигнет на его месте святилище Диониса.

Между тем Иуда собирал свои войска в сельской местности, и Никанор вскоре узнал, что того человека, которого он велел схватить, окружают вооруженные отряды. Не оставалось другого выхода, как выйти и завязать бой. Но Никанор отпустил большую часть своих войск; вопределенной мере он должен был полагаться на набранные из числа иудеев войска, которые следовали за ним по принуждению, и они скорее были помехой, чем помощью. Они отказывались атаковать, когда им приказывали делать это в субботу, и говорили с ним о Господе на небесах. «А я,– воскликнул в отчаянии этот простодушный человек,– господин на земле, повелевающий взять оружие и исполнять царскую службу».

С такими силами Никанор столкнулся с отрядами Иуды при Адасе (примерно в трех с половиной милях к северо-востоку от Бет-Хорона) 13 адара (марта) 161г. до н.э. Победа Иуды была знаковой и полной. Никанора нашли на поле боя – он «пал в своем всеоружии». Его голова и рука, которую он простер против храма, были отрублены: Иуда с триумфом отвез их в Иерусалим, чтобы их повесили у святилища. Это была последняя победа Иуды, и, если принять во внимание высокое положение Никанора, величайшая. Годовщина битвы стала праздником. Только в последние несколько столетий евреи забыли о «дне Никанора»[1613].