История героя: Огонь наших душ - Yevhen Chepurnyy

заговорил Дерео. — Оставьте жизнь этому юнцу, не обращайте внимание на его несдержанность. Вам не нужно опасаться венжьятта[8], у него нет ни сил, ни возможностей навредить вам. Я — в ваших руках, а все эти разумные — в руках вашего благородства. Не откажите мне в этой последней просьбе, фентре.

— Жизнь твоего племянника вне опасности, пока он сам не выбросит ее на ветер, — тускло поглядел на него гламфеллен. — Но ты прав, пора заканчивать. Умри с миром, — сгусток ци, поразивший Дерео в мозг, прервал жизнь старого пирата быстро и безболезненно. Он осел на палубу, и беспокойство так и не сошло с его морщинистого лица.

— Зио, нет! Реччепта аик[9], баццо! — пистоль в руке юноши, стоящего в дверях каюты, грохнул и выплюнул клуб дыма, и палубные матросы «Белакальмо» ахнули, но вовсе не от впечатления меткостью юнца. Кьелл, все так же равнодушно глядя на труп Дерео и его разъяренного племянника, вертел в пальцах свинцовый шарик — так и не долетевшую до него пулю.

— Ваше счастье, что вы не идете под флагом Принчипи, и что я слишком устал, чтобы разбираться, кто из вас пират, а кто нет, — безразлично бросил он. — Я предупрежу вас один раз — если любой из вас попадется мне на корабле с перевернутой короной на флагштоке, он закончит так же, как и этот юнец, — его рука вскинулась в обычном, казалось бы, указующем жесте, но одновременно с ним племянник Дерео рухнул на палубу, суча ногами и хлеща кровью из рваной дыры в горле. Пуля, брошенная рукой Кьелла, прошила его шею насквозь.

Не задерживаясь больше, гламфеллен повернулся и спрыгнул на воду. Ему предстоял пеший путь обратно в Некетаку.

«Как говаривал дедушка Ленин, капиталисты плюс триста процентов прибыли равно любые преступления,” меланхолично думал он, перепрыгивая через волны. «Ради денег Онеказу порешить хотели. Чем ВТК лучше гопарей из подворотни? Масштабом, вестимо. Хм, а ведь это я породил эту дурную вражду своим неумным прогрессорством… Нет. Я, скорее, вскрыл нарыв, который и сам бы лопнул рано или поздно. Деляги из ВТК проявили бы себя позже, но вряд ли с меньшей жестокостью, не будь меня и выросших из моих маловнятных идей мануфактур.»

Гламфеллен отбросил самобичевательские мысли, и грустно хмыкнул пришедшей в голову нелепице: «Интересно, нашёлся бы в закромах Дерео некий радикально чёрный меч, принадлежавший особам королевской крови?» Он прибавил скорости, желая поскорее добраться до теплой постели. Этот день, с его волнениями и разочарованиями, начинал утомлять его все больше.

***

«Мне стыдно,” размышлял Кьелл, усевшись на кровати комнаты, снятой им в одной из таверн Змеиной Короны. Ему отчаянно хотелось спать, но ещё больше хотелось привести в порядок растрепанные мысли. «Я отдался Синь Мо перед лицом любимой женщины, и теперь она видит во мне безумного зверя. Не, те недоноски получили по заслугам, особенно огромный урод, поднявший руку на Онеказу. Вернись я во времени в момент до того, как я начал их убивать, то мало что бы поменял. Но как быть с тем, что моя ненаглядная теперь меня боится? Может, все-таки удастся объясниться с ней? Напрошусь на аудиенцию завтра, или послезавтра, и попытаюсь все прояснить. Но даже если получится, я, похоже, порядком охладил наши отношения. Вот беда…» Его нерадостные думы прервал скрип отворившейся двери. Гламфеллен удивлённо повернулся к вошедшему… к вошедшей. Онеказа, одетая в простое платье матару, с волосами, прикрытыми платком, стояла в двери, кусая губы и отводя глаза.

— Дворец сейчас чистят и чинят после пиратского нападения, — отсутствующим голосом сказала она, — но мне нужно было тебя увидеть. Стражники отыскали тебя, по моему приказу. Я войду?

— Конечно, — растерянно отозвался Кьелл, и добавил, прежде чем осознал свои слова: — Прости. Я должен был сдержаться. Я не дикий зверь, честно. Прошу тебя, не бойся меня.

— Это я должна просить у тебя прощения, Кьелл, — она прошла внутрь и остановилась на середине комнаты. С трудом подняв на него взгляд, она вымученно улыбнулась, тут же отвернувшись. — Я не понимаю, что со мной происходит. До сих пор, ты вызвал во мне лишь приятные чувства, но сейчас я даже думать о тебе не могу без страха. Я стыжусь, не понимаю, и не контролирую этого…

— Стоп! — Кьелл, осознавший, наконец, смысл происходящего, возбужденно вскочил с кровати. Онеказа отшатнулась, сжавшись и мелко дрожа. Видя это, он с некоторым трудом успокоился, и заговорил с ней, медленно и негромко. — Милая, я — редкостный дурак, и все это время ты находилась во власти неконтролируемого страха исключительно по моей вине. Прости меня за это. Сейчас я все исправлю, но тебе нужно будет пару минут потерпеть мои прикосновения, хорошо? — женщина судорожно кивнула, так и не подняв на него глаз. Впрочем, теперь, когда Кьелл понял, что с ней происходит, его стыд и грусть уступили место жажде действия.

— Сядь, пожалуйста, вон на тот стул, — продолжил он все так же тихо и размеренно. — закрой глаза и отвернись от меня. Постарайся думать о чем-нибудь приятном. Мне нужно будет взять тебя за руку, но попытайся не обращать на это внимание, хорошо? — женщина, коротко кивнув, подошла к стулу и опустилась на него, скованная и напряженная, крепко зажмурив глаза.

Она рванулась было прочь, когда он прикоснулся к её запястью легчайшим из прикосновений, но удержалась на месте, дрожа, как натянутая струна.

«Хорошо, что чтение пульса ци не имеет ничего общего с обычным измерением сердечного ритма,” отрешенно подумал он, старательно вслушиваясь в прерывистое и хаотичное движение энергии по меридианам королевы. «Разве что самые удобные для этих действий точки совпадают. Иначе хрен бы я чего прочитал у моей трепетной лани.»

Его подозрения подтвердились — он и правда был самым прямым образом виновен в эмоциональных всплесках Онеказы.

— Искусство Ревущего Тигра — таинственная и сложная мистическая практика, — заговорил он тихим, убаюкивающим голосом. Нужно было выяснить все детали состояния женщины, прежде чем начинать лечение, и это требовало более продолжительного чтения пульса, а значит, нужно было хоть немного ее отвлечь. — И, как бывает с подобными вещами, понимания ее принципов недостаточно для ее применения, а успешное ее применение — не всегда результат понимания ее принципов. Это искусство обращается к древним, первобытным ужасам разумных, идущим из той глубины веков, когда наши предки были слабы и суеверны.