Греховные радости - Пенни Винченци

— Господи, где это мы? Здесь что, ваша контора?

— Не совсем.

— Джереми, ответом может быть или «да», или «нет».

— Ну, своего рода. Пойдем, дорогая, сейчас увидишь.

Шофер держал ей дверцу, но лицо его было еще более бесстрастным, чем прежде. Шарлотта вышла, позволила Джереми взять себя под руку и ввести в здание.

— Знаете, лучше бы вы все-таки объяснили, что это такое, — с некоторым беспокойством проговорила она.

— Через минуту все объясню. Пошли, лифт вон там.

Шарлотта подумала, что, если бы она была кем-то другим и если бы Джереми был не тем, кем был на самом деле, она ни в коем случае не согласилась бы войти сюда, опасаясь, что может стать жертвой нападения, изнасилования. Но в данном случае она считала себя (и убеждала себя, что считала правильно) защищенной собственным положением и положением Джереми. Она вошла в лифт, увидела, как Джереми нажал кнопку семьдесят третьего этажа. Лифт рванулся вверх; уши у нее заложило, к горлу подступила тошнота — она так и не сумела привыкнуть к нью-йоркским лифтам. Джереми стоял в противоположном от нее углу кабины и улыбался.

Кабина остановилась, они вышли в какой-то длинный и широкий коридор. Джереми достал ключ и отпер дверь слева от лифта.

— Заходи!

— Но, Джереми, где мы? Это что, ночной клуб?

— Нет, — ответил он с налетом легкого возмущения в голосе. — Это моя рабочая квартира.

Дверь открывалась в небольшую прихожую; оттуда вела еще одна дверь. Джереми легким толчком распахнул ее, не включая свет. Шарлотта пораженно вскрикнула. Ей показалось, что она стоит прямо посреди ночного звездного неба. Она очутилась в большой комнате, две стены которой были сплошными окнами: по-видимому, квартира находилась в угловой части здания, а само здание имело в плане какой-то очень сложный рисунок. И от открывшегося ей вида в полном смысле слова захватывало дух; прямо перед собой она увидела изящный, как будто сотканный из кружев, купол «Крайслера», чуть в стороне огромной острой иглой возвышался Эмпайр-стейт и десятки других небоскребов, сверкавших огнями на фоне темного неба. Пол и стены в комнате были мраморные, мебель практически отсутствовала, только возле окна стояли две большие кушетки. Шарлотта поняла, что где-то в стенах скрыты неяркие лампы: Джереми повернул выключатель у двери, и в комнате стало немного светлее. Откуда-то раздалось тактичное покашливание; Шарлотта обернулась и увидела стоявшего в дверях официанта при полном параде и в белом галстуке.

— Можно подавать шампанское, сэр?

— Да, Доусон, подавайте. Спасибо.

Доусон скрылся; Шарлотта посмотрела на Джереми, глаза у нее были широко раскрыты и сияли.

— Джереми, что происходит?

— Будем ужинать. Буквально через минуту. А пока выпьем. Спасибо, Доусон.

— Но где мы?

— Я же тебе сказал. В моей рабочей квартире. Вот здесь я работаю. Думаю, вынашиваю новые идеи. Если хочешь, можешь считать это своего рода студией. И когда засиживаюсь допоздна, домой уже не еду. Вот почему здесь кухня. Да, и кровать, конечно, тоже.

— Я так и подумала, что она обязательно должна где-нибудь тут быть, — ехидно заметила Шарлотта.

— Ты не о том подумала, — с обиженным видом возразил Джереми. — Кровать односпальная.

— Знаю я, что в Нью-Йорке называют односпальной кроватью, — усмехнулась Шарлотта. — В Англии бы на ней уместилась целая семья. Ну что ж, показывайте мне вашу студию.

Джереми вручил ей бокал шампанского и взял ее за руку.

— Она там, — проговорил он, снова выводя ее в прихожую.

Студия располагалась параллельно первой комнате и была почти такой же величины; в ней стоял огромного размера рабочий стол архитектора, на котором, однако, совершенно не было ни бумаг, ни карандашей, ни красок. Здесь же стояли два шкафа для хранения чертежей, письменный стол с компьютерным терминалом, по стенам было развешено несколько архитектурных планов. Комната не производила впечатления, что ею пользуются слишком часто.

— Очень мило, — сказала Шарлотта. — Как я понимаю, по ночам вы здесь бываете нередко.

— Пойдем поедим, — предложил вместо ответа Джереми, — ты ведь, наверное, умираешь от голода.

Доусон подавал за столом, до мелочей соблюдая все формальности; стол он извлек из кухни и накрыл в той комнате, где были окна во всю стену. Ужин оказался превосходным («Очень легкий, — предупредил Джереми, — потому что уже поздновато») и состоял из спаржи, лососины в тесте и летнего пудинга. «Я знаю, что пока еще только весна, но я люблю всегда смотреть вперед».

Шарлотте на самом-то деле не очень хотелось есть, но Джереми был настолько рад, что ему удалось организовать такой ужин, так удачно подобрать блюда, он так стремился доставить ей удовольствие, что отказываться было бы проявлением сущей неблагодарности. Она старалась пить как можно меньше, сознавая все опасности, которым может подвергнуться, если у нее хотя бы немного начнет кружиться голова; однако бокал шампанского, который она выпила в машине, и второй, выпитый уже здесь, сразу же по приходе, слишком уж быстро ударили ей в кровь. К тому времени, когда они доедали летний пудинг, Шарлотта уже пребывала в состоянии приятной прострации и весьма туманно представляла себе, где именно она находится, почему и зачем оказалась тут, а главное, как она будет добираться отсюда домой.

Если Джереми поставил своей целью лишить ее способности к сопротивлению, подумала она, то действует он правильно. Он не предпринимал никаких попыток соблазнить ее, даже не старался делать ей комплименты; он просто непрерывно говорил, весело и непринужденно рассказывая о себе и побуждая ее с такой же непринужденностью рассказывать о своей жизни; Шарлотта, которой только недавно казалось, что она так устала, что слова не сможет произнести, сама удивлялась тому, как легко и радостно вспомнила она сейчас свое детство, школьные годы, Хартест, свой дом и домашних, отношения с дедом, а потом, уже не столь радостно, заговорила о банке и своем месте в нем, о связанных с ним страхах и надеждах.

— Тут все так ужасно сложно. На словах так просто чудо получить в наследство это огромное золотое яйцо, да, наверное, это и в самом деле чудо; но это еще и жуткий кошмар. Столько людей из-за этого завидуют мне, относятся ко мне плохо; я и до сих пор, когда иду обедать, делаю глубокий вдох, прежде чем войти в столовую, хотя теперь у меня появились в банке друзья. Но врагов все равно гораздо больше.

— Бедняжка ты моя маленькая, — произнес Джереми, и взгляд его светло-карих глаз, казалось, был до предела наполнен сочувствием и состраданием. — А ты и не думала, что будет так тяжело?

— Это, конечно, глупо с моей стороны, но нет, не думала. Я, разумеется, понимала, что Фредди будет расстроен; но я ведь не претендовала на остальные девяносто девять процентов банка.

— Должен сказать, я этого не понимаю. — Джереми потянулся, чтобы подлить ей вина. Доусон давно уже незаметно скрылся где-то в задней комнате. — Я хочу сказать, «Прэгерс» ведь всегда передавался по наследству. Уже сколько раз… в четырех… даже пяти поколениях. И никто не относился плохо ни к Малышу, ни даже к Фредди.